НЕБО ВЕНЕРЫ

Узнав, что нашу комплексную бригаду перебрасывают на работу с венерианскими межпланетными станциями, и помня совет Сергея Павловича Королева - быть в курсе новейших представлений ученых об объекте исследований, стал разыскивать необходимые материалы. Первые из них - наиболее ясные и популярные были найдены в авторитетном ежегоднике Академии наук 'Наука и человечество' 1962 г.

Крупный советский астроном Н. П. Барабашов в статье 'Венера - планета загадок' писал: 'Сейчас особое внимание астрономов привлекают две планеты нашей Солнечной системы - Венера и Марс. Обе они соседи нашей Земли, и, естественно, после Луны первые межпланетные рейсы направлены именно к ним.

Физические условия на обеих этих планетах позволяют предположить, что на них существует жизнь...

Венера... постоянно окутана непроницаемым слоем облаков, и ее поверхность скрыта от наших взоров. Поэтому мы не можем составить себе ясного представления о ее строении и физических особенностях. Даже радиус и масса Венеры нам известны еще недостаточно точно...

Ночью атмосфера Венеры светится, и это свечение в 50-60 раз превосходит свечение атмосферы Земли. Значит, на Венере наблюдаются полярные сияния, а следовательно, она должна обладать магнитным полем примерно в 5 раз более сильным, чем поле Земли...

Теперь, когда в атмосфере Венеры обнаружен водяной пар, существование океана становится еще более вероятным...

Если принять величину температуры поверхности Венеры равной +40 градусам, а верхнего облачного слоя близкой к -40 градусам, как дают радиометрические наблюдения, ...и предположив, что атмосфера Венеры состоит из углекислого газа и азота, можно считать, что давление у поверхности достигает 10 атмосфер и более...

Венера во многом подобна нашей Земле, только климат на ней значительно более жаркий...' Намеренно выписал я эту цитату, чтобы показать, какие исходные рубежи занимала наука (другие источники давали еще большую неопределенность) в самом начале космической эры, и как в корне (мы это дальше увидим) изменились представления ученых о планете немногим позже, после запусков советских межпланетных станций.

---

Тот Новый год Сергей Павлович Королев встречал на космодроме в добром здравии, расцвете сил, хорошем настроении - через одиннадцать дней ему исполнялось 52 года; позади были создание и запуск первого искусственного спутника Земли; впереди - полет в космос Юрия Гагарина. Готовился новый, ошеломляюще дерзкий бросок в космос.

2 января 1959 года. Минул всего один год космической эры, и достигнута вторая космическая скорость. Окончательно сброшены путы земного притяжения. Советская автоматическая станция 'Мечта', пройдя вблизи Луны, становится первой искусственной планетой Солнечной системы. Открыта дорога к планетам.

Первой ушла 'Венера-1' - ровно за два месяца до полета Юрия Гагарина. Связь с ней поддерживалась на расстоянии нескольких миллионов километров. Для того времени - это рекорд дальней космической связи.

Ноябрь 1965 года. В путь к таинственной планете отправляются сразу две станции: 'Венера-2' и 'Венера-3' конструкции КБ Королева. Вот на них мы и проходили стажировку одновременно с освоением лунной тематики. 12 ноября мы вышли посмотреть запуск 'Венеры-2', а спустя четыре дня проводили в далекий путь и вторую машину. Им предстояли разные пути-дороги. 'Двойка' представляла собой так называемый пролетный вариант, 'Венера-3' - должна была попасть на планету. 1 марта 1966 года на далекой 'звезде' закончила свой путь третья венерианская межпланетная станция, доставив на поверхность планеты свой 'паспорт' - советский вымпел.

Анализ функционирования бортовых систем показал, что по мере приближения к планете наблюдался рост температуры в гермоотсеке, превышающий расчетные значения; радиосвязь со станциями нарушилась.

Но за 'Венерой-3' вскоре последовала 'Венера-4'.

---

Когда слышу: 'Венера-4' или вспоминаю о времени подготовки этой станции к запуску, то чувствую, как по всему телу разливается тепло - такая нестерпимая жара стояла в казахстанской степи, откуда предстоял новый старт к планете-незнакомке.

Да, жаркие были дни в мае-июне 1967 года на космодроме. Жарко было на улице, в гостинице, в монтажно-испытательном корпусе. Жарко приходилось и самой станции: как нарочно не совсем гладко обстояли дела с системой терморегулирования.

Когда еще конструкторы КБ Королева приступили к проектированию аппарата, который смог бы осуществить зондирование атмосферы и совершить посадку на поверхность планеты, они, естественно, обратились в ответствующие научные учреждения за исходными данными. Полученные данные представляли собой более десятка различных вариантов моделей атмосферы (!).

Вот и попробуй спроектировать машину при разбросе параметров на два порядка! Не всякий 'земной' разработчик возьмется за такой проект. А над головой 'космического' конструктора к тому же всегда занесен дамоклов меч - ограничение по массе. Если земная машина получится утяжеленной, то пройдет какое-то время, усовершенствуют ее системы, улучшат характеристики. Если же проектант перетяжелит космический аппарат, то он просто не выйдет на орбиту.

А как найти золотую середину? Хочешь поглубже проникнуть в атмосферу, достичь поверхности планеты -усиливай конструкцию спускаемого аппарата, одевай потолще теплоизоляцию, скорей проходи горячие слои 'воздуха' и... облегчай конструкцию орбитального аппарата. Хочешь подольше поплавать в атмосфере - делай больше парашют, ставь большей емкости источники питания, но тогда... облегчай конструкцию того и другого.

Сцилла и Харибда. Вот что такое масса и исходные данные. Так вот, проектанту автоматических межпланетных станций просто необходимо быть 'и веселым, и находчивым'. После долгих и мучительных размышлений было решено создать спускаемый аппарат в расчете на среднюю модель атмосферы Венеры и пустить его до поверхности. Прочность аппарата закладывалась такой, чтобы он смог выдержать давление (разрушающее) - будем говорить по старинке - в 20 атмосфер.

При создании межпланетной станции надо увязать десятки (а может сотни - кто их считал!) проблем. Но всегда решение какой-то одной проблемы представляет наибольшую трудность. На 'Венере-4' таким наитруднейшим звеном, на мой взгляд, явилась система терморегулирования. Мы это хорошо прочувствовали в ходе испытаний. Около Земли мы боялись замерзнуть, у Венеры боялись перегреться...

...Еще до отъезда на космодром мы отработали двойник 'Венеры-4', установили его в термобарокамеру, где имитировались условия космического пространства, и приступили к испытаниям. Вначале дела шли совсем негладко: станция перегревалась. Ее вынимали из камеры, вскрывали гермоотсеки, дорабатывали приборы системы терморегулирования. И вновь закрывали. Так повторялось несколько раз. Наконец, как будто стало получаться. Потом мы работали на космодроме, а двойник все 'летал и летал', и за ним пристально наблюдали. Но мы еще не знали, какой готовит он сюрприз...

Лучшее - враг хорошего! - Это одна из любимых поговорок Сергея Павловича Королева. Ее же приходилось слышать и из уст Георгия Николаевича.

Нет предела совершенствованию детали, прибора, конструкции, метода. Естественно желание любого проектанта, разработчика, конструктора применить самое прогрессивное. У космического конструктора это в крови. И все свои самые новые идеи, он пытается воплотить в жизнь при создании космического аппарата. Но... аппарат когда-то надо и запустить. А перед этим отработать. Каждый узел, каждый узелок и узелочек. И тогда в одно прекрасное утро (для многих конструкторов оно становится уже далеко не прекрасным) появляется на досках объявлений приказ: с сего дня любые изменения - и малейшие, и самые замечательные вносятся только с личного (подчеркиваю, личного) разрешения Главного конструктора. Парадокс? Парадокс. Жестко? Очень. Но как же иначе 'построить мост'? И все же бывают случаи, когда...

Мы прошли на космодроме довольно большой объем испытаний, как вдруг разработчики системы терморегулирования присылают нам новые блоки, а вслед за ними телеграмму, в которой слезно просят: 'Замените!'

Полукаров недовольно пробурчал: 'О чем думали раньше?' Но, прикинув, что время еще есть, и зная, как негладко шли дела с системой на заводе, дал указание: заменить! Аппарат расстыковали, блоки заменили, проверили на герметичность, провели повторные испытания.

Вдруг звонок: 'Друзья, высылаем вам новые, преотличнейшие приборы. Они превзошли прежние по всем статьям. Мы создадим аппаратуре санаторные условия'. Теперь Полукаров заупрямился: 'Этак вы скоро потребуете - верните машину с пути: у нас блок - загляденье! Мы что - факиры? Поезд ушел'. 'Поезд ушел' - одно из излюбленных выражений испытателей и их обычный ответ припоздавшим конструкторам.

Многое роднит испытателя межпланетных станций с испытателями других машин. Но есть одно, существенное отличие. Если забарахлит земная машина (автолюбители знают, случается), испытатель остановится, починит и вновь тронется в путь. Даже космонавты имеют немало возможностей устранить возникшие неполадки. Испытатель автоматической межпланетной станции, выпуская дорогостоящую, бесценную для науки машину, полет которой длиною в сотни миллионов километров продолжается многие месяцы, а то и годы, начисто лишен такой возможности. Он обязан все предусмотреть на Земле. Действовать наверняка. Ошибка его непоправима. И проявиться она может лишь в конце полета.

Однажды меня спросил журналист:

- Вы готовите станцию, которая должна пройти сотни миллионов километров в безбрежном космосе, проникнуть в тайны далеких планет. Какое основное чувство при этом вами владеет?

- Наверное, думаете, романтическое ощущение первооткрывателя? Должен вас разочаровать. Конечно, где-то, видимо, присутствует и оно. Но главное - чувство огромной ответственности. Боюсь ошибиться. Уж больно велика цена ошибки. Ракета-носитель, корабль - плод работы сотен организаций, тысяч людей. И все это вверяется тебе. Есть у нас, испытателей, простое золотое правило: технику не обманешь, на 'авось' не пройдешь, где тонко, там и рвется. Поэтому постоянно задаешь себе вопросы: все ли проверил, так ли проверил, правильно ли проанализировал отказ, не повторится ли он в полете в самый неподходящий момент... Эти вопросы терзают тебя до окончания полета, до выполнения задания. Но к этому времени на испытаниях - новая станция. И те же вопросы...

Итак, Полукаров сказал: 'Поезд ушел...' На следующий день прилетел Алексей Григорьевич, заместитель Главного, разработчики системы терморегулирования находились под его опекой. Между ним и Полукаровым состоялся 'теплый' продолжительный разговор. Алексей Григорьевич раскрыл свеженький, еще резко пахнущий нашатырем, только что отсиненный научно-технический отчет со множеством пересекающихся кривых. Кривые лучше всяких слов убеждали, что новые приборы действительно намного превосходят старые. Алексей Григорьевич, довольный произведенным эффектом, чувствовал себя победителем: 'Ну что, сразил?'

Полукаров в ответ развернул график испытаний.

- Видите, Алексей Григорьевич: резерв времени исчерпан. Мы же раз вам меняли. А сейчас не могу. Не успею запустить.

Его оппонент горячился, еще и еще раз живо, образно, многословно, я бы сказал, красиво доказывал. Настаивал: 'Да поймите вы, Дмитрий Дмитриевич, станция не дойдет до планеты!' Искал хоть какую-нибудь щелочку в графике. Полукаров молчал, слушал, изредка вздыхал. И когда Алексей Григорьевич после очередной горячей и убедительной тирады, видимо, считая, что склонил Полукарова к замене, спрашивал: 'Ну как, договорились?' Дмитрий Дмитриевич неизменно отвечал: 'Поезд ушел'.

Вдруг Алексей Григорьевич как-то очень мягко и после бурных речей неожиданно тихо попросил:

- Надо, Дима.

И так же мягко и тихо Полукаров сказал:

- Не могу, Леша.

Какое перекрестие судеб придумывает жизнь. Потом узнал: Алексей Григорьевич и Полукаров знали друг друга очень давно, с детства. Мальчишками они гоняли вместе в футбол, бегали на речку. Накануне войны пути их разошлись. И все же позже дороги их вновь сошлись. Столь разных характерами людей соединила любовь к технике, которую они пронесли с детства. Так и встретились бывшие Лешка и Димка, ныне Алексей Григорьевич и Дмитрий Дмитриевич, оба заместители главного конструктора автоматических межпланетных станций.

'Высокие стороны' к соглашению так и не пришли. Кто мог стать арбитром? Конечно, только Главный конструктор. Отправились на переговоры с ним. Спустя два часа пришла ВЧ-грамма: 'Полукарову. Провести замену приборов СТР. Пуск с 10-го перенести на 12 июня. Время пуска 5 часов 39 минут 44,7 секунды плюс-минус 10 секунд. Сдвиг по 'тау' - сорок один импульс. Заложить на борт уставки (далее шли величины новых уставок), Бабакин'.

Мы не удивились: так молниеносно умел решать вопросы, пожалуй, только наш Главный. Мы хорошо себе представляли, какую невероятную работу успел сделать в эти два часа Георгий Николаевич. Нам было нелегче. Если бы перенос составлял минимум неделю... А тут всего два дня. Но мы понимали: переносить дальше не позволяло стартовое окно. Можно было успеть только на пределе возможного. А тут еще и жара нас одолевала. Монтажники, заменяющие блоки, операторы и контролеры, сидящие у пультов, работали в белых халатах, накинутых чуть ли не на голое тело. Ночь не приносила облегчения. Все, что можно было открыть, - открывалось: окна, двери, фрамуги. Вовсю гулял сквозняк, но и он не спасал. К тому же страшно донимали комары. Откуда в жаркой сухой полупустыне они могли взяться? А дело оказалось в том, что при поливе деревьев (а вырастить их здесь так же трудно, как, скажем, подготовить ракету к старту) вокруг создавался как бы влажный микроклимат, в котором прекрасно плодились ужасно вредные комары. От них мы не знали пощады. Спали завернувшись с головой в мокрые простыни. Простыни быстро высыхали. Вставали по нескольку раз в ночь (или в день, если смена выпадала ночная), вновь мочили их под краном, откуда нехотя капала теплая вода. Но когда на станции появлялось даже пустяшное замечание, 'разжиженные' мозги с трудом справлялись с ним.

---

В эти дни на космодроме, как и раньше на контрольно-испытательной станции, а еще раньше в КБ, видную роль в подготовке к запуску 'Венеры-4' сыграл Лев Прокофьевич Абрикосов.

Человек, впервые знакомящийся с Абрикосовым, услышав в ответ: 'Лев Прокофьевич', - невольно может улыбнуться про себя: уж больно не вяжется имя Лев с невысокой, щупленькой, легкой фигуркой конструктора. Но затем, узнав его в деле, осознав хватку, ум и эрудицию специалиста, непременно скажет: 'Да, Лев есть Лев!' Про таких в народе говорят: 'Мал соловей, да голос велик'.

Абрикосов выделяется мощной творческой потенцией. Модификациями не занимается. Вернувшись с запуска, приступает к разработке только новой машины. Характер у Льва Прокофьевича, прямо скажем, не ангельский. Нередко становится он нетерпимым, резким, раздражительным. Но предложи его коллегам уйти к другому ведущему, уверен, - ни за что не согласятся. 'С Львом интересно!' - говорят они.

---

- Скажите, пожалуйста, а присутствует в вашей работе риск? - не отступает дотошный журналист.

- Помню, смотрел фильм 'Укрощение огня'. Когда в огненном цвете, в буйстве красок на экране был показан запуск ракет, я слышал шепот рядом: 'Красотища!' Наверное, некоторым испытателям, поработавшим не один год, доводилось видеть такое зрелище наяву...

Как известно, ракеты заправляют специальным топливом высочайших калорий. Кроме того, носитель и аппарат буквально начинены пиротехническими средствами. Например, при входе в атмосферу Венеры, Марса или возвращении аппарата на Землю отстреливается крышка парашютного отсека и раскрывается парашют. Сила пиротолкателей, сбрасывающих крышку, достаточно велика. Когда мы проверяем этот процесс на Земле, довольно громоздкая 'железяка' улетает вверх на несколько десятков метров. С такой техникой надо обращаться на 'Вы'.

И все же не эту категорию риска, не этот риск я бы поставил на первое место...

- А какой?

- Моральный, точнее, риск принятия решений.

Летчик-космонавт Константин Петрович Феоктистов как-то сказал, что он моральную смелость ответственных решений ставит выше личной, физической. Он побывал в космосе и имеет право сказать так. Не раз от своих друзей-испытателей, отправляющих в полет космонавтов, когда они ставили подпись под такими, скажем, словами: 'Система управления допускается к полету', мне доводилось слышать: 'Лучше бы самому лететь!'

Прочность испытателя... Иногда труднее сказать 'нет', чем 'да'. Случается и наоборот.

...'Венера-4' - на старте. Последние минуты живет машина на Земле. Вдруг меня срочно подзывает оператор Центрального пульта.

- Уход частоты! - взволнованно сообщает он. Подбегаю к пульту, смотрю на прибор.

- Нет ухода, - говорю я.

- Был, - утверждает оператор.

Я не имею права не верить ему. Немедленно докладываю заместителю главного конструктора по испытаниям. Полукаров вызывает Петра Дмитриева - специалиста по системе управления, куда входит преобразователь тока. Втроем стоим у пульта и, затаив дыхание, смотрим на прибор. Индикатор прибора стоит как вкопанный. Обмениваемся мнениями. Сходимся на том, что оператор, видимо, зафиксировал уход частоты во время переходного процесса - выхода преобразователя на режим. Но главное бремя ответственности - на Петре Дмитриеве: его же система! Манера волноваться у Петра особенная. Он густо покраснел, часто заморгал, снял очки, зачем-то протер их, надел, опять снял. Мы понимаем, что за мысли в эти мгновения проносятся у него в голове. Отменить пуск? С возможно исправным преобразователем? Но следующее стартовое окно через полтора года.

Значит, зря столько лет трудились тысячи людей! Разрешить пуск? А если машина погибнет? Ведь дорогостоящую ракету-носитель да и аппарат можно использовать для других целей. Не обрекать же их на гибель! Недаром говорят: что отложено, то еще не пропало.

Риск. Огромный моральный риск.

Наконец, Петр глубоко вздохнул и в графе бортового журнала 'Принятое решение по замечаниям' написал: 'Наиболее вероятно: уход частоты зафиксирован оператором во время переходного процесса при выходе преобразователя на режим, что закономерно. Допустить систему управления в полет'.

12 июня 1967 года. Стартует ракета-носитель с 'Венерой-4'.

Пункт связи. Прильнули к динамикам. Наконец, Центр дальней космической связи сообщает: 'Приземный сеанс прошел нормально. Панели солнечных батарей и антенны раскрыты. Объект в режиме постоянной солнечной ориентации. Идет по расчетной'.

---

'Венера-4' приближалась к месту назначения. Темная, осенняя ночь. Москва спит. Собираемся небольшими группами и едем на пункт управления и связи. Думаем о товарищах, которые сейчас в Центре дальней космической связи готовят к работе аппаратуру. Знаем, что не спят сейчас и на английской радиоастрономической обсерватории 'Джодрелл Бэнк'.

Просторный зал. Занимаем свои места, как в кинотеатре, только вместо экрана перед тобой огромное табло. Загораются электрические цифры и буквы: '18 октября 1967 года. 5 часов 28 минут 15 секунд. Дальность 77.941.906 километров. Скорость 16.969,6 метра в секунду. Сеанс ? 116 - припланетный...'

Много разных людей - шахтеров, физиков, химиков, спортсменов - участвует в событиях, свершаемых впервые в мире. Установлен ли под землей новый мировой рекорд в проходке или взята доселе недосягаемая высота легкоатлетом, открыт ли новый химический элемент - все это чрезвычайно волнует первооткрывателей, их 'болельщиков'. На долю работников космической отрасли нашей индустрии, пожалуй, чаще, чем другим, выпадают моменты, происходящие впервые в мире. И каждый раз такие минуты прекрасны и незабываемы.

...Станция параболической антенной сориентирована на Землю. Соотношение сигнал - шум великолепное. Потому и качество принимаемой информации отменное.

6часов 56 минут. Диктор-телеметрист объявляет: 'Показания научных приборов свидетельствуют: подходим к планете'.

7часов 11 минут. Поступает телеграмма из Англии: у Ловелла прием устойчивый.

В сердце холодок: еще ни один космический аппарат не входил в атмосферу Земли со второй космической скоростью, а сейчас, сию минуту, нашей станции предстоит ворваться с такой скоростью в атмосферу Венеры, быть может, еще более грозную, чем земная.

Сигнал пропал. Это не страшно. Так и должно быть. Но появится ли он снова? Произошло разделение орбитального отсека и спускаемого аппарата. Орбитальный отсек вошел в атмосферу Венеры и сгорел. А что со спускаемым аппаратом? Выдержит ли он? Секунды кажутся вечностью.

Сигнал! Вот теперь наступает облегчение, как говорят, гора с плеч. Значит, выдержал! Значит, раскрылся парашют.

Идет прямой репортаж из атмосферы планеты-загадки. Это - победа! Ликующий голос диктора:

7 часов 45 минут. Высота... Температура... Давление... Внутри спускаемого аппарата все параметры в норме!...

7 часов 55 минут. Температура... Давление... Параметры...

Расшифрованные данные выписываются на табло. Давление и температура снаружи растут и растут. Температура шагнула с +25 до 270њС, давление - от 0,5 до 18,5 атмосфер.

Руководитель пункта запрашивает:

- Сообщите, пожалуйста, химический состав газов в атмосфере.

И из динамика, как в сказке, раздается:

- По предварительным данным, углекислого газа более 90 процентов, кислорода от 0,4 до 1,5 процента, воды не более 1,6 процента, азота - менее 7.

И вновь загорается цифрами табло...

Это что? Картина XXI века? Нет, пока век двадцатый. Но век НТР - атома, телевидения, лазера, космоса.

Мне абсолютно ясно, что происходит это наяву, в действительности, впервые в истории человечества.

Но почему кажется, что я подобное слышал, даже, пожалуй, видел? Не может этого быть! И все же...

Меня продолжает преследовать какая-то смутная картина. Она мешает воспринимать поступающие сообщения. И неожиданно всплывает 'видение' из 'Туманности Андромеды':

'Наконец 'Тантра' уравняла свою орбитальную скорость со скоростью внутренней планеты железной звезды и начала вращаться вокруг нее. 'Тантра' сбросила бомбовую наблюдательную станцию и снова вошла в ночь. Все без исключения члены экспедиции были заняты у приборов. Станция-робот доложила состав воздуха, температуру, давление и прочие условия на поверхности почвы.

- Температура поверхности слоев на освещенной стороне триста двадцать градусов Кельвина!

- Локаторы дают наличие воды и суши.

Сообщения поступали непрерывно, и характер планеты становился все яснее'.

Иван Ефремов в предисловии к своему фантастическому роману писал: 'Еще не была закончена первая публикация этого романа в журнале, а искусственные спутники уже начали стремительный облет нашей планеты... Сначала мне казалось, что гигантские преобразования планеты и жизни, описанные в романе, не могут быть осуществлены ранее чем через три тысячи лет. При доработке романа я сократил намеченный сначала срок на тысячелетие, но запуск искусственных спутников Земли подсказывает мне, что события романа могли бы совершиться еще раньше...'

...Так вот откуда преследовавшая меня картина. Еще одно исполнение, 'чудесное по быстроте', как сказал бы замечательный автор, еще одной мечты...

Первый в мире репортаж из атмосферы Венеры шел 93 минуты.

Замолк сигнал. Замерли электронные цифры табло. На несколько минут в зале воцарилась тишина. Сидим в оцепенении. Но вот на табло зажигаются последние слова: 'Поздравляем с успехом!'

Приходит телеграмма из Англии. Это шлет свои поздравления Бернард Ловелл - крупный ученый, руководитель радиоастрономической обсерватории 'Джодрелл Бэнк'.

Выходим на улицу. Солнце слепит глаза. День в самом разгаре. Спешат, как всегда, москвичи. Пожалуй, впервые чувствую некую отрешенность от них. Они спешат, спешат по своим земным делам. А я... я разговаривал только-что с далеким, неведомым миром. Таинственной 'утренней звездой'. И мне не хочется никуда спешить. Я... 'где-то там, где-то там, - на туманной и дальней Венере...'.

Небольшой группой заезжаем в первое попавшееся кафе. О работе ни слова. Вспоминаем разные смешные истории, подшучиваем друг над другом. Посетители, глядя на нас, видимо, думают: 'Вот беззаботные ребята!'.

Один из посетителей, наверняка из тех, что никогда не расстаются с транзисторами, включает приемник на полную мощность, и мы слышим:

'...советская автоматическая станция 'Венера-4' впервые осуществила плавный спуск и посадку на поверхность планеты и позволила получить ценнейшие данные о планете Венера.

Научные исследования, выполненные советской автоматической межпланетной станцией 'Венера-4', - новая выдающаяся победа советской науки и техники, важнейший этап в исследовании планет Солнечной системы'.

Мы переглядываемся заговорщически. Сообщение вызывает новый взрыв веселья.

Выходим дружно на улицу. Рядом с кафе в киоске раскупаем экстренный выпуск 'Правды'. На память.

---

В радужном настроении, только что вернувшийся из отпуска, я не торопясь знакомился с накопившимися за время отсутствия делами. Раздался звонок: 'Срочно к Главному!' И я подумал: 'Интересно, зачем я вдруг ему понадобился?'

Захожу в кабинет Главного. Бабакин стоит у длинного 'совещательного' стола, покрытого зеленым сукном. На нем - летняя рубашка в полоску с короткими рукавами. Взаимный кивок головы. Сесть не предлагается. Предлагать - время терять. При Георгии Николаевиче счет времени шел на минуты, непрерывно входили и выходили специалисты (кого вызывал он, кто приходил сам), церемоний встреч и прощаний не устраивали. Вошедший, если видел, что Главный скоро займется им, обычно не садился; если же понимал, что разговор немного откладывается, садился на любое, удобное для себя место. Сам Главный конструктор предпочитал либо прохаживаться по кабинету, либо сидеть со всеми за общим 'совещательным' столом.

- Вот что, голуба ('голуба' - было его излюбленным обращением к товарищам по работе), направляю тебя комиссаром к Базову. По 'Венерам'.

Вид у меня, наверное, еще тот. Потому что Бабакин поспешно добавляет:

- Ты же знаешь, Полукаров с ребятами на космодроме. Алексей Григорьевич, правда, у Базова на контрольно-испытательной станции, но он по горло занят 'Луной'. Так что мы тут посоветовались и решили: техническим руководителем по 'Венерам' надлежит быть тебе.

Георгий Николаевич легонько похлопывает меня по плечу. В этом дружеском похлопывании было все: и напутствие, и пожелание успехов, и совет: не терять зря времени, а поскорее приступать к исполнению обязанностей, и просьба: не отнимать у него драгоценные минуты, когда вопрос решен.

Выхожу из главного корпуса КБ, сворачиваю влево, в наш большой яблоневый сад, что раскинулся на территории нашего предприятия. Надо собраться с мыслями. В глубине сада нахожу свою любимую скамейку.

Итак, надо браться за дела. Формирование единой комплексной бригады - раз. Надо, чтобы получился сплав молодости и опыта. Подготовка наземной контрольно-проверочной аппаратуры - два. Надо, чтобы к приходу на испытания машин, она функционировала четко. Эксплуатационно-техническая документация... Вид поставки... Технология отработки...

Беспокоила мысль: найду ли общий язык с Базовым - начальником контрольно-испытательной станции (КИС)? По возрасту я годился ему в сыновья. Имея общие с ним, так сказать, стратегические задачи - в установленные директивные сроки и с высоким качеством отработать межпланетные станции, - мы могли расходиться по тактическим соображениям, ибо технический руководитель на испытаниях представляет персону главного конструктора, а начальник КИСа - директора завода. И когда происходят задержки, неполадки, а иногда, пусть крайне редко, но случаются - ЧП, и приходится отвечать на суровый, нелицеприятный вопрос: 'Кто виноват?', - тут интересы зачастую расходятся.

Пока постепенно переваривал все это, неожиданно осознал, что рад этому назначению, что порядком соскучился по машинам, по ребятам, по напряженному ритму испытаний и, видимо, втайне от себя жаждал встречи с ними.

---

...С 'Венерой-4' мы расстались год назад радостные, как дети. Основания для веселья были: первый спуск в тяжелом небе Венеры, прямой радиорепортаж из атмосферы планеты.

Но мы-то считали, что совершили первую мягкую посадку на поверхность планеты. Посадку с работающей аппаратурой. И что передача некоторое время шла непосредственно с поверхности. Таково было первое мнение по результатам экспресс-анализа. Но вот страсти улеглись. Начался тщательный, вдумчивый, послеполетный анализ. И оказалось, что мы ошиблись. Страшная по силе атмосфера Венеры раздавила станцию, когда до поверхности оставалось 27 километров.

Почему же мы ошиблись? (Так и хочется написать: 'непростительно'. Но причины для снисхождения, однако, есть).

Ну, о том, что исходных данных о планете явно недоставало - и им неоткуда было взяться - уже подробно говорилось. И в этом, конечно, корень ошибки. Авторитетные ученые предполагали, что давление у поверхности может достигать 10 атмосфер. Мы сделали аппарат, способный выдержать давление вдвое больше.

Кроме того, значения параметров атмосферы, полученные в результате экспресс-анализа при отметке радиовысотомера, равной 28 километрам, и далее в более глубоких слоях, хорошо согласовались с величиной пройденного пути. Полученные данные также хорошо совпали со значением высоты, рассчитанным из условий гидростатического равновесия атмосферы.

Вот эти совпадения и позволили сделать вывод, что измерение параметров атмосферы производилось спускаемым аппаратом станции 'Венера-4' до самой поверхности планеты.

Позже, когда положили на стол скрупулезно обработанные данные и тщательно проанализировали их, стало ясно, что давления и температуры у поверхности более высокие, чем показали приборы 'Венеры-4'.

На нашем аппарате стоял обычный радиовысотомер с периодической модуляцией частоты. Подобные высотомеры широко применяются в авиации, хотя им присуще так называемое явление неоднозначности. Отметкам прибора, стоявшего на 'Венере-4', могли соответствовать два значения высоты, различающиеся друг от друга в 30-40 километров. Нам стало также ясно, что измерения были начаты на высоте 55 километров (а не на 28) и прекратились на 27 (а не на поверхности), когда внешнее давление, достигнув величины, большей предельной для прочности корпуса спускаемого аппарата, вдавило верхнюю крышку его приборного отсека. Это мы 'проходили' при наземных испытаниях аппарата, когда умышленно давили его, проверяя на прочность.

Первым порывом, который охватил всех нас после осознания просчета, было желание, как можно скорее прорваться к поверхности Венеры - в следующее же астрономическое окно. Но очень быстро уразумели, что немедленное исполнение желания хотя и заманчиво, но практически невозможно, ибо за столь короткий срок никто бы не смог спроектировать, сконструировать, изготовить, испытать, отработать спускаемый аппарат, который по прочности раз в 5-8 превосходил бы предыдущий.

Тогда и пришло окончательное решение: параллельно с разработкой аппарата, способного достигнуть поверхности планеты, создать - вернее, продолжить создание - и послать в новую разведку станции-близнецы 'Венеру-5' и 'Венеру-6', чтобы получить практически одновременные измерения параметров атмосферы в различных районах планеты и таким образом решительно уточнить химический состав и другие характеристики атмосферы планеты, впервые добытые в трудных условиях 'Венерой-4'. А если говорить коротко: две - это надежность, это достоверность.

В своем рассказе я чуть не забыл сказать об одном фундаментальном открытии, сделанном с помощью не спускаемого, а орбитального аппарата в припланетном сеансе. Вспомним: ученые предполагали наличие у Венеры мощного магнитного поля, раз в пять сильнее земного. И вот измерения показали, что Венера не обладает магнитным полем, дипольный момент которого был бы более трех десятитысячных долей дипольного магнитного момента Земли (предел измерения установленного магнитометра). Проще говоря, Венера не обладает собственным магнитным полем. Это очень важный результат, ибо он опроверг бытовавшее до тех пор мнение, что у всех планет Солнечной системы имеются магнитные поля, подобные земному.

Хотя времени было в обрез, проектантам и конструкторам удалось добиться упрочения корпуса до 27 атмосфер (не разрушающих, а рассчетных), разместить новые, более совершенные, учитывающие предыдущие результаты научные приборы и радиовысотомер, теперь уже полностью исключавший неоднозначность измерений. А чтобы аппарат быстрее проходил атмосферные слои, площадь парашюта уменьшили в четыре раза. Аппараты должны были также выдержать большие перегрузки и температуры. Знакомясь со станциями, не мог не подивиться искусству проектантов и конструкторов: так сильно усовершенствовать конструкцию, обладая практически той же массой аппарата.

---

При создании испытательной бригады сплава опыта и молодости, как задумывалось, не получилось. Из ветеранов удалось заполучить трех-четырех: остальные были заняты работой над другими аппаратами, и начальство их не отпустило. Наиболее многочисленное звено испытателей составила совсем зеленая молодежь - только что со студенческой скамьи. Александр Пыренко, Сергей Кияев, Валерий Солонкин - новые, незнакомые имена. Как ребята справятся с делом? Насколько развито в них чувство ответственности? Последнее особенно волновало.

На испытания поступила тепловая машина. За ней стали прибывать динамические. Как уже говорилось, из множества проблем обычно одна становится особенно острой. На 'Венере-4' ломали копья о систему терморегулирования. В этот раз перегрузки ломали аппарат. Конструкция спускаемого аппарата обязана была противостоять перегрузкам в 450 единиц. В полтора раза выше перегрузок, действовавших на предыдущую станцию при входе в атмосферу планеты. Столь большое возрастание перегрузок объясняется тем, что скорости входа станций в атмосферу планеты в 1969 году ожидались значительно выше, чем в 1967, из-за взаимного расположения Земли и Венеры.

Что же такое 450 единиц? Современный читатель в этом деле, думаю, искушен. И все же не откажу себе в удовольствии пояснить сравнением. Вы покупаете батон хлеба и несете в авоське, не ощущая тяжести. А там бы он тянул вниз с силой в полтонны! Представляете, вы вдруг весите в четыреста-пятьсот раз больше!

А теперь представьте болтик, сорвавшийся при 'крутеже' на центрифуге. Он мгновенно превращался бы в молот, безжалостно сокрушавший все, что попадалось ему на пути. Лавинная реакция разрушения. Приборы, превращенные в черепки.

Трудились долго. Упорно. Много раз пришлось 'пропустить' специальные 'центрифужные' машины: не вся аппаратура, не всякое крепление выдерживали такие перегрузки. Не сразу удавалось укротить дикую, неуемную силу, которую сами и выпускали из клетки, и она рвала на части машину.

И вот в это трудное для нас время хорошо показала себя молодежь. Ребята проявили большую работоспособность, инициативу, старательность. Сказывалось, безусловно, и то, что в вузах они получили уже специальное 'космическое' образование.

Несмотря на то, что спать приходилось часа по четыре, не больше, настроение было неплохое, даже можно сказать, боевое. Хотелось оправдать доверие Георгия Николаевича, не ударить в грязь лицом. А главное - было поразительно интересно. Немаловажное значение имели также хорошие отношения, сложившиеся с Николаем Александровичем Базовым.

Базов - начальник контрольно-испытательной станции завода, красивый человек, с живыми карими глазами, густыми черными волосами с заметной проседью, - был громок, подвижен, деятелен. Прямота характера и широта натуры делали его превосходным воспитателем. У него в цехе была хорошая обстановка для творческого роста молодежи. Вчерашние студенты становились отличными операторами, затем ведущими смен, руководителями служб. До сего времени на предприятии существует понятие 'базовский набор'. Тот период, когда я появился в КИСе, был нелегким для Базова. Ему, опытному практику, немолодому уже человеку, трудно приходилось при переходе производства на космическую технику. Тяжело перестраивался КИС, тяжело перестраивался и начальник. Цех нуждался в дополнительных площадях, квалифицированных кадрах, переоснащении. Все эти проблемы решались не сразу, да и это было невозможно. В такой исключительно сложной обстановке Базов не терял присутствия духа, не горячился, не ожесточался. Принимать верные решения помогали ему интуиция, большой опыт, а главное, - знание людей.

Людей Базов понимал. За что больше всего уважали Базова? За то, что он никогда не прятался за чужие спины, как бы трудно ему не приходилось. В накаленной, сжатой до предела обстановке испытаний, все бывает, все случается: хитросплетение ситуации, виновности и невинности смежников, ошибок конструкторов, разработчиков документации и собственных операторов, соседних цехов. Базов никогда не перекладывал ответственность на другого.

---

Слова Георгия Николаевича: 'Техруком по 'Венерам' надлежит быть тебе' - не совсем точно отражали приказ. Дело в том, что официальным техническим руководителем всех аппаратов - и лунных, и венерианских, находящихся на заводских испытаниях, - являлся Алексей Григорьевич. И были у него два заместителя: Семен Крупнов - по лунным, я - по венерианским аппаратам. Однажды, после очередной утренней оперативки, он попросил меня задержаться и как-то очень просто сказал;

- Вот что, друг Марков. Денька через четыре Совет главных. Тебе выступать. О ходе испытаний наземных машин. С предложением об испытаниях летных машин. Вопросы будут - заходи. Решение покажешь перед Советом.

Считая разговор оконченным, он поднялся с места.

- Алексей Григорьевич! Мне... на Совете главных...

- Я ж тебе все популярно изложил. А что? Вон, какой вымахал! Пора уж в люди выходить.

Смятение, в которое поверг меня Алексей Григорьевич, понять нетрудно. Мы, работники конструкторского бюро, молодые и не очень молодые, испытывали особое уважение к Совету главных.

Собирался Совет главных конструкторов нечасто - не было в его работе строгой регламентации, а только тогда, когда предстояло решить основополагающие вопросы, непосредственно касающиеся судьбы эксперимента, подготовки ракетно-космического и наземного командно-измерительного комплексов.

В день заседания Совета небольшой асфальтированный дворик, примыкающий к основному корпусу КБ, с памятником основателю фирмы в центре, обычно пустынный, забивался до отказа легковыми машинами - черными 'чайками' и 'волгами'.

Конечно, за четыре года я не раз видел главных на космодроме и в Центре дальней космической связи, на заседаниях технического руководства и государственной комиссии, но все же предложение выступить перед лицом высокочтимых мною, истинно заслуженных людей, ближайших соратников Сергея Павловича Королева, сильно взволновало меня. Излишне говорить, как тщательно готовился к докладу, шлифовал проект решения. Задолго до заседания явился в кабинет Георгия Николаевича, развесил свои плакаты с таблицами и графиками. Георгий Николаевич оторвался на несколько минут от дел, быстро подошел к плакатам, бегло осмотрел их, задал два-три вопроса, прочитал проект решения и вернулся за стол. Стали подходить другие докладчики. Георгий Николаевич также быстро знакомился с их материалами, иногда давал совет, на чем особенно заострить внимание.

Время приближалось к 15 часам. Одним из первых прибыл главный конструктор радиосистем. Он и Георгий Николаевич были друзьями, Встретились они без церемоний: легкий кивок головы, всепонимающая, короткая, та самая улыбка, которая возможна лишь между близкими людьми. Главный 'радист' подсаживается к рабочему столу, а Георгий Николаевич продолжает заниматься делами.

Широко и счастливо улыбаясь, Георгий Николаевич поднялся из-за стола и пошел навстречу Борису Ефимовичу, неизменному заместителю Сергея Павловича Королева, и Борису Викторовичу Раушенбаху (тогда члену-корреспонденту, ныне академику), тоже давнему соратнику Королева. В кабинет не спеша вошел крупный, атлетического сложения, светловолосый, с высоким открытым лбом человек - Николай Степанович Лидоренко, руководитель института, чьи солнечные батареи питали космические автоматы и корабли, надолго покидавшие Землю. Постепенно комната наполнялась. Одни подходили к Георгию Николаевичу обсудить вопросы, прямо относящиеся к совещанию и, пользуясь моментом, непосредственно к нему не относящиеся. Другие споро обсуждали дела между собой. Кабинет гудел. Перед самым началом заседания почти все места уже были заняты. Тихо и скромно, стараясь оставаться незамеченным, вошел плотный человек с крупной седой головой. Присутствующие, как один, живо обернулись к нему, устремив на вошедшего потеплевшие глаза, в которых нетрудно было прочесть чувство глубокой симпатии. На миг смолкли разговоры.

'Проходите, Алексей Михайлович! Вот сюда, пожалуйста, Алексей Михайлович!'

- Ничего, ничего... Не беспокойтесь...

Человек сел в углу, у окна. Глядя на него, легко можно было понять, что он искренне не хочет приковывать внимание к собственной персоне.

Это был Исаев. Главный конструктор ракетных двигателей космических аппаратов. Замечательный, удивительный человек. Крупнейший специалист в области ракетной техники. Алексей Михайлович Исаев отличался глубоким, идущим от самых истоков души, демократизмом, любовью к людям. О его простоте, доступности, стиле общения с людьми ходит множество поразительных историй.

...Время подошло к назначенному сроку. Георгий Николаевич пододвинул к себе список с фамилиями приглашенных.

Так. Вижу: баллистики здесь. Управленцы здесь? Здесь. А что-то я Владимира Александровича не вижу?

- Я за него, - ответил заместитель главного конструктора оптических приборов. - Владимир Александрович приболел.

- А, Виталий Иванович, тебя за Николаем Степановичем не видно. Ну, что ж, все в сборе. Начнем, пожалуй.

По мере того, как шло заседание Совета, я постепенно успокаивался. Вопросов на повестке дня стояло много. Георгий Николаевич предоставлял слово докладчику, тот коротко излагал суть проблемы.

Затем Бабакин четкими, точными фразами производил как бы усиление речи докладчика, заостряя внимание на самых жгучих сторонах проблемы. Два-три коротеньких выступления с места заинтересованных главных (или их представителей), и зачитывается решение. Если решение длинное, читал автор-докладчик, если небольшое - сам Бабакин. Быстро уточнялись некоторые формулировки, принималось решение. Теперь оно будет в кратчайший срок отредактировано, разослано заинтересованным организациям и принято к немедленному и безусловному исполнению.

Только два вопроса заняли немало времени. Первый касался готовности наземного командно-измерительного комплекса и, в первую очередь, его ядра - Центра дальней космической связи. Там шла реконструкция. А второй - тех злосчастных перегрузок в 450 единиц.

- Знаете, - говорил Георгий Николаевич, - что мы вынули из машины? Дрова! Да, да, дро-ва! С кронштейнами и креплениями мы уже разобрались. При повторных испытаниях все приборы оставались на местах. А вот функционировали многие из них негоже. А то и вообще не включались. Надо, выходит, вернуть приборы вам на доработку. 'Центрифужить' - по всей строгости! Выдержите, - милости просим.

Тут и разгорелись дебаты. Одни, ссылаясь на то, что динамические испытания провели достаточные, предлагали после доработки сразу установить приборы на аппарат и прокрутить их в составе всего аппарата. Так, дескать, сэкономим время, да и комплексное влияние всей конструкции учтем. Но Георгий Николаевич убедил коллег повторить динамические испытания по полной программе.

- Так - дольше, но быстрее, - с улыбкой резюмировал он.

Наконец, дошла очередь до испытаний в КИСе. Георгий Николаевич сказал:

- О ходе испытаний опытных машин и подготовке к испытаниям летных нам доложит Марков. - И тихо добавил:

- Давай, Юра!

...И вот тут волнение вновь охватило меня. Взгляд налево - сидит один главный, направо - другой. И перед ними - прославленными инженерами - надо говорить. Подошел к таблицам, графикам. Начал рассказывать об основных отказах, имевших место в процессе испытаний, их причинах, подробно, может быть, излишне подробно остановился на тех дефектах, анализ которых еще не был завершен. Затяжка же с анализом (нам, испытателям, любой анализ кажется длительным) мешала своевременным доработкам и проверкам летных аппаратов. В ходе доклада ясно ощутил: говорить коротко, сжато, куда труднее, чем с подробностями, но перестроиться уже не сумел. И забыв, что доклад надо сперва обсудить, не сделав паузы, залпом прочитал решение. Георгий Николаевич, до этого несколько раз вмешивающийся в плавное (как мне казалось) повествование в целях того же усиления, меня в данном месте почему-то не остановил и дал дочитать до конца.

- Ну, хорошо, - сказал Георгий Николаевич, - теперь обсудим по порядку. Начнем с незавершенных анализов.

Главный (его представитель) сообщал результаты анализа отказа, которые были у него на момент отъезда со своей фирмы. И хотя точно указать время отыскания причины отказов никогда нельзя - это может произойти там, в лаборатории, либо сию же минуту, либо докопаться до сути удастся весьма нескоро; - 'истина не лежит на поверхности', - каждый руководитель называл дату непременного принятия решения. Число называли реальным, но, как правило, не всегда устраивало головную фирму, то есть нас. И тогда наше руководство начинало 'жать'. Но выжать мало что удавалось. Наконец, решение принято, одобрен предложенный режим работы (кое-кто, правда, повздыхал: 'Когда же нормально работать будем? Без круглосуточного 'свистать всех наверх!'),

Вопрос, по которому я докладывал, стоял одним из последних, и вскоре Совет главных завершил свое заседание. Разом все поднялись, стало шумно.

Семен Крупнов, оглядывая меня своими насмешливыми черными глазами, сказал:

- Короче надо. Короче... Они ж понимают с полуслова!

Он, конечно, несколько сбил мой радостный настрой, но все же стало легче, что все уже позади, да и результаты - а это всегда основное - были позитивны.

---

Нас предупредили: ожидается большое начальство. Оно обеспокоено и желает разобраться на месте, почему у нас возникли срывы в работе от первоначального графика. К этому времени мы уже пересмотрели график испытаний в сторону его ужесточения. Испытания шли круглосуточные, напряженными темпами, но сократить отставание от графика пока не удалось... Такие посещения летчикам и механикам хорошо известны и не вызывают особого восторга. По опыту знаем - или накануне, или во время визита случится какая-нибудь неприятность. Подобные неприятности получили известное печальное название: 'визит-эффект'.

Как-то я задумался над природой 'визит-эффекта' и пришел к заключению, что неприятности подстерегают нас (и происходят) и задолго до посещения начальства, и после, но происшедшие 'накануне или во время' сильно резонируют, а потому запоминаются надолго.

...Ночью при испытаниях станции появилось замечание. На тепловой машине закладка уставок для астрокоррекции шла с частотой 16 герц. Согласно комплексной инструкции, такая частота и должна быть. Поэтому ни оператор центрального пульта, ни контролер - им был Саша Пыренко - не проявили ни малейшего беспокойства. Но прибежали взволнованные радисты: в соответствии с их документацией в данном режиме должна идти частота 4 герца. Тогда какой прибор или, вернее, кто ошибся? Блок коммутации - разработчики наши электрики-комплексники или блок автоматики радиокомплекса - разработчики смежники-радисты? А может, это из программно-временного устройства, не дай бог, прошла временная метка припланетного сеанса? Словом, было над чем задуматься.

Александр Пыренко и Валерий Солонкин приступили к разбору замечания (одного из первых замечаний в своей производственной практике молодого специалиста). К утру они сделали вывод: блоки работают правильно, согласно комплексной инструкции, следует только откорректировать инструкцию по проверке радиосистемы, привести ее в соответствие с комплексной. Принявший у них смену Сергей Кияев пошел дальше, но, на всякий случай, известил Льва Абрикосова о замечании. (Лев работал по другой теме, однако по-прежнему опекал молодежь, к тому же он являлся автором инструкции и одним из разработчиков блока коммутации). Обеспокоенный Лев примчался в КИС и потребовал остановить проведение дальнейших сеансов испытаний. Одна программа поиска причины замечания, вторая... И выясняется: в блоке коммутации, самом сложном устройстве, организующем работу всей машины, скорее всего, ложная монтажная перемычка. Почему же ошиблись ребята?

Их, думаю, подвела не слабость знания предмета - ребята были грамотными специалистами, а психологическая сторона вопроса, присущая обычно молодости и хорошо знакомая нам прежде, а именно: чрезмерная вера в то, что сделали старшие, и недоверие к себе. Они, вероятно, считали: раз блок изготовлен опытными производственниками, проверен ОТК, а инструкция составлена их старшими опытными товарищами, то, скорее всего, они сами чего-то недопонимают. И разбираясь в ситуации, анализируя схемы, искали не возможный дефект (конечно, такой случай они не исключали), а подспудно, невольно доказывали, прежде всего себе, что все сделано правильно. Поскольку же схема в этом месте сложная, вариантов срабатывания различных элементов множество, то и доказали. Понимая суть ошибки, мы их сильно не журили. Но резкий Лев не упустил момента, чтобы высказать им все, что о них думает. Может быть, он был и прав: изживать такой психологический недостаток в нашем деле необходимо, как можно быстрее.

...Машина замерла. Погасли огоньки на пультах. Грустные, стоим мы с Базовым между машиной и центральным пультом. И тут в зал входит большая группа людей в белых халатах. Впереди шагал Председатель государственной комиссии Александр Георгиевич. Наброшенный на плечи халат развевался у него за спиной, словно белая бурка Кочубея. За спиной председателя удалось разглядеть секретаря госкомиссии, Георгия Николаевича, директора завода Лукшина, Главного инженера Алексея Платоновича, других 'высоких гостей'. Группа подошла к нам.

- Ну, голубчики, так почему не работаете?

- Мы работаем. Только в другом месте. Блок коммутации ремонтируем.

- А что с ним?

- Завязка.

- Что это значит. - 'Завязка'... 'Развязка'... Отвечай конкретно: что за дефект? Кто виноват?

- Действительно, завязка между командной цепью 16 герц и исполнительной. Предположительно: монтажная ошибка. Блок сейчас на исследовании.

- Что же это, Лукшин? У тебя уже и блоки разучились делать?

Директор смутился, не зная, что ответить.

- А куда ОТК смотрит? - Председатель строго смотрел сверху вниз на главного контролера.

- Блок еще на исследовании. Поэтому рано говорить, чья ошибка, - поспешил на помощь директору и начальнику ОТК Георгий Николаевич, недовольно поглядывая на меня.

- Ты вечно всех защищаешь, Георгий Николаевич, - поморщился Александр Георгиевич. - Ну, ладно. Блок вы сегодня сняли. А почему машина до сего времени не в тепловой камере?

- Причин много, - вступил в разговор Базов, - но основная - частые дефекты в наземной аппаратуре Соловьева. Отсюда большие простои.

- Вот как! А скажи, Соловьев часто у вас в КИСе бывает?

- Нет, ни разу не был, - ответил я, но тут же поправился, - зачем ему бывать, его представитель Кисляков постоянно у нас.

- Так вот: скоро он у тебя будет. Вот ему все и выскажи. А я потом проверю, как наземка работает.

- Ну, ладно, - сказал Председатель, - пойдем приборное производство поглядим.

И неожиданно, внимательно посмотрев в глаза, по-доброму, просто улыбнулся:

- Ничего. Вы ребята молодые, крепкие. Дело должны вытянуть. А если сработаете, как на 'Венере-4', спасибо скажу.

- Жди гостя. Да будь стоек, - предупредил меня Базов.

Через два дня, под самый вечер, приехал Соловьев. Нервно сбросив пальто и шарф в раздевалке сборочного цеха, он стремительным, широким шагом прошел в кабинет Базова.

- Разве так можно работать?! Разве с такими, как вы, можно работать?! Я ничего не знаю. Мне никто не сообщает, что наземка или что другое барахлит. И сразу жалуются! Кому? Председателю! Нет, с вами я отказываюсь работать!

- Николай Иванович, взгляните, пожалуйста, на этот график, - как можно миролюбивее произнес Базов. - Зеленым - это наше продвижение вперед, Красным - стоим. А вверху причина, почему стоим. Видите: наземка, наземка...

- Тоже мне автомотолюбители! Зеленый, красный... Ну, почему мне своевременно не сообщили? Почему?!

- Пожалуй, вы правы. Здесь наша вина. Но мы надеялись...

- На что надеялись?.. На кого надеялись?.. А ты, Виктор Тимофеевич, почему не принял мер? - Соловьев, помрачнев, даже не взглянул в сторону Кислякова.

- Да я забросал телефонограммами Юрия Федотовича и Ивана Григорьевича. Специально приезжал на фирму по этим делам.

- Ну и что?

- Говорят, не могут снять Янгурова с другого заказа.

- А на меня почему не вышел?

- Через голову Юрия Федотовича?

- Да если нужно, через две головы! Все отношение боитесь испортить. Ну-ка, позови, кто тут у тебя наземкой занимается.

В кабинет вошел бледный 'ответственный'.

- Расскажи-ка нам, как ты допустил, чтоб твоего начальника, твоего директора Председатель, как мальчишку, прикладывал? До каких пор без Янгурова работать не сможете?

'Ответственный' молчал.

- Ну, вот что. Янгурова с того заказа я на пару деньков сниму. Но не больше. Не научитесь работать - пеняйте на себя! Ну, ладно. Наземка наземной. А борт все же меня больше волнует. Какие есть замечания? Разговор перешел в нормальную, деловую плоскость.

---

Машины работали все лучше и лучше. Близилась их отправка на космодром. Дмитрий Дмитриевич Полукаров с большой группой специалистов вылетел на космодром встречать 'Венеру-5'. В КИСе осталась маленькая бригада завершать работу над 'Венерой-6'. И как только машина была передана в сборочный цех для проведения заключительных операций, и эта бригада улетела. 'Тяжело в учении - легко в бою!' Если хорошо подготовлено изделие на заводе, насколько же легче идут испытания на космодроме... 'Венера-5 и -6' были подготовлены на 'отлично'.

---

Мы заканчивали комплексные испытания второго объекта. В тот день на другом полушарии готовились к полету американские астронавты Борман, Ловелл и Андерс. На космическом корабле 'Аполлон-8' им предстояло стартовать к Луне и побывать на селеноцентрической орбите. Естественно, это событие не могло оставить нас равнодушными, и мы пристально следили за сообщениями о подготовке к полету космического корабля. После окончания каждого 'венерианского' сеанса операторам сообщали, как идут дела у астронавтов. В наушниках слышен четкий голос: 'На 'Венере-6' закончен солнечный сеанс коррекции. Замечаний нет. 'Аполлон-8' вышел на околоземную орбиту'.

И наконец: 'Закончен звездный сеанс астрокоррекции. Замечаний нет. 'Аполлон-8' получил вторую космическую скорость и идет по трассе 'Земля-Луна'. Мы от души пожелали мужественным астронавтам успешного полета и благополучного прилунения...'

К тому времени наши пути в исследовании Луны сильно разошлись. Американцы бросили все силы, весь свой огромный научно-технический потенциал на программу 'Аполлон'. Что заставило капиталистов раскошелиться? На десятки миллиардов долларов?! Деньги - просто так, за здорово живешь - они не бросают, всем известно, считать их умеют (в этом у них незазорно и поучиться). Ответ однозначен. Конечно же, достижения советской космонавтики.

Первый искусственный... Советский. Первый человек в космосе... Советский. Первая жесткая и первая мягкая посадка аппарата на Луну. Зондирование далекой Венеры... Все получило колоссальный резонанс в цивилизованном мире, заставило о многом призадуматься миллионы людей в разных странах. Американские руководители решили противопоставить впечатляющим советским достижениям программу 'Аполлон'. Наши ученые при выборе стратегии освоения космического пространства наметили иной путь: всестороннее исследование Луны и планет автоматами, создание крупных пилотируемых орбитальных станций в интересах науки и народного хозяйства. Лететь же человеку на Луну, мы считаем, надо тогда, когда возникнет реальная необходимость планомерного освоения естественного спутника Земли, сооружения многоцелевых лунных баз. Нисколько не умаляя великолепного достижения американских ученых и астронавтов, хочу обратить внимание читателя на такой факт: дальнейшие полеты людей на Луну они сами признали нецелесообразными на данном этапе.

---

Суровые предстартовые дни 'Венера-5, -6' совсем не похожи на дни старта 'Венеры-4'. Тогда не знали, куда деться от жары. Сейчас лютые морозы с не знающими пощады, пронизывающими до самых костей ветрами. Таких морозов не знали старожилы здешних мест. Помню, как спорили за кружкой чая в скромном буфете 'банкобуса', что легче перенести - жару или холод? И, конечно, единодушно сходились на том, что жару. Вслух мечтали: 'Если бы можно было занять хоть немножко того тепла!' Молодцами показали себя стартовики. Готовить ракету к старту в открытой степи, на семи ветрах, когда руки примерзают к металлу, когда только пояс с карабином удерживает тебя наверху жутковато поскрипывающей площадки обслуживания,- согласитесь, нелегкое дело.

Георгий Николаевич тоже на стартовой площадке. Одет - по-московски: в пальто, легких ботиночках. Дмитрий Дмитриевич чуть ли не силой увозит его на склад, заставляет облачиться в меховую куртку, унты. Резервный день. Раз на машине полный порядок - день отдыха. Полукаров поручает провести традиционную беседу со стартовиками, рассказать им о Венере, о результатах предыдущего полета, задачах завтрашнего. Ленинская комната. Портрет Ильича на стене, красные знамена. За столами, как за партами, совсем молоденькие ребята. Замечаю: одни, что называется, - уже опытные, с чуть обветренными лицами, другие - почти юноши, с прихваченными морозом щеками, носами, ушами. Ясное дело, впервые на космодроме попали в такой лютый мороз. Бравировали друг перед другом, не надели специальные меховые шлемы, в которых лишь глаза открыты.

Венеру называют 'утренней' или 'вечерней звездой'. Мы считаем ее 'утренней', потому что 'стартуем' к ней всегда утром... Морозная январская ночь. Последние предстартовые часы. Бабакин возбужден, деятелен, подвижен. Не может присесть ни на минуту. Он всегда там, где проводятся самые важные в данный момент операции. Начинается заправка - он на нулевой отметке. Раскручиваются гироскопы системы управления - он в бункере, наблюдает за индикаторами...

---

В Георгии Николаевиче удивительно гармонично сочетались такие черты характера, как мягкость, доброта со смелостью, решительностью, быстродействием. Как техническому руководителю пуска и полета на его долю выпадали весьма нелегкие моменты.

Французский писатель и педагог Ф. Фенелон, современник Петра I, мудро заметил: 'Не столь опасно принять плохое решение, как не решиться ни на что или решиться слишком поздно'. Такому совету обязан всегда следовать Технический руководитель пуска и полета с одним лишь существенным дополнением: он не имеет права на неверное решение.

...Последние минуты 'живет' 'Венера-5' на Земле. Заканчивается заправка топливом последней ступени ракеты. И вдруг доклад: 'Отказали датчики замера уровня!'. Все же не виданный до селе мороз сделал свое дело - прихватил, заморозил измерители. Как же понять, сколько заправлено топлива? Если не долить, его не хватит для разгона станции к Венере. Если перелить, возрастет масса, и ракета не сможет вывести станцию на расчетную орбиту.

- Заправщиков ко мне! - требует Георгий Николаевич.

- Расходомеры в порядке? - В порядке. - Время начала и конца заправки? - Так... - Расчеты? - Блок должен быть заправлен правильно!

- Пуск разрешаю.

Пять дней, что оставались до запуска следующей 'Венеры', для нас оказались более спокойными: работали со значительным опережением графика, и поэтому было время интересоваться, как идут дела у соседей, на технической позиции, ведь готовился необычный эксперимент, стыковка на орбите космических кораблей 'Союз-4' - 'Союз-5' и переход двух космонавтов из одного корабля в другой.

---

Май 1969 года захлестнул настолько, что ни на что другое, кроме работы с 'Лунами', не оставалось ни сил, ни времени. Да, вернувшись с 'Венер', узнал, что вновь назначен заместителем к Алексею Григорьевичу - техническому руководителю испытаний новых 'Лун', тех самых, что высадили луноход, а также доставили на Землю лунный грунт. Если следовать хронологии, то самый момент приступить к рассказу о них. Но хочется все же прежде завершить рассказ о 'Венерах'. И вот когда 'Венера-5 и -6' одна за другой пошли на посадку, выбрался на несколько часов в Центр связи.

Победа была полной, безоговорочной. Двойное зондирование атмосферы удалось на славу.

Преодолев в космосе расстояние в триста пятьдесят миллионов километров, сохранив полную работоспособность, выдержав температуру в одиннадцать тысяч градусов (в два раза больше, чем температура на поверхности Солнца, - когда твердая теплоизоляция не горит, а испаряется), преодолев перегрузки свыше четырехсот единиц, станции в трехстах километрах друг от друга провели исследования 'воздушного' океана планеты, четко привязанные по высоте над поверхностью планеты. Газовые анализаторы уточнили состав атмосферы. Фотоэлектрические датчики не зарегистрировали энергетической освещенности атмосферы на ночной стороне выше порогового значения - полватта на квадратный метр. Однако несколько насторожило одно показание - 25 ватт на квадратный метр, - возникшее за четыре минуты до прекращения радиосвязи с 'Венерой-5'. (Давайте отметим это обстоятельство).

Газеты писали в те дни: 'Финиш за финишем!', 'На Венере - красные звезды!' Действительно, как говорят спортсмены, был завоеван золотой космический дубль.

До поверхности планеты теперь оставалось 10-12 километров - самых трудных...

Георгий Николаевич находился в особо приподнятом настроении, был сильно возбужден, весел, много шутил, охотно отвечал на вопросы корреспондентов:

- Что представляло для нас наибольшую трудность?

- Пожалуй, перегрузки... Приборы превращались в черепки...

- Какую роль будут играть автоматы в освоении космического пространства? Думаю, - решающую. Может быть, я пристрастен, но я не знаю, чего не могут автоматы.

- Какие качества больше всего цените в сотрудниках? Обязательное качество для космического конструктора - одержимость. К чести нашего коллектива - это качество присуще сотрудникам предприятия. И здорово помогает нам.

---

Следующее астрономическое окно к планете открывалось в августе 1970 года. И было решено на этот раз во что бы то ни стало прорваться к поверхности Венеры.

Иногда появлялась жутковатая мысль, что какая-то давно исчезнувшая цивилизация либо прилетавшие инопланетяне знали, что за условия царят на планете: уж больно совпадало понятие ада с венерианской 'жизнью'.

Если продолжить кривые температур и давлений, построенные по измерениям станций 'Венера-5' и 'Венера-6', только что завершивших полет, и считать, что и дальше изменения будут соответствовать адиабатическому закону, то у поверхности планеты можно было ожидать давление порядка 100 атмосфер и температуру около 500њС. Итак, температура в полтыщи градусов, когда плавятся цинк, олово, а давление, как на километровой глубине океана. Чем не ад? И такой ад предстояло покорить.

Несмотря на полученную достоверную информацию о планете, никто не мог поручиться, что для глубинных слоев и у самой поверхности принятая модель строения атмосферы верна. А чтобы получить ответ на принципиальные вопросы: какова природа атмосферы планеты, ее эволюция, отчего возник столь необычный тепловой режим, почему удивительно различны структуры атмосферы Земли и Венеры, - необходимо было проникнуть на саму поверхность. Ну, а чтобы дойти до поверхности, работать на ней и иметь при этом определенный запас прочности, решено было создать новый спускаемый аппарат, способный выдержать внешнее давление до 180 атмосфер - почти в 7 раз (!) больше, чем мог выдержать предыдущий шар - и температуру до +530њС - соответственно в 1,7 раза выше.

Первая же прикидка показала, что для нового аппарата абсолютно необходимо изыскать массу на сто килограммов. Но как это сделать, когда при разработке предыдущих станций уже выжали казалось бы невозможное. Отработанную, серийную ракету-носитель трогать нельзя. Можно взяться лишь за четвертую ступень - ракетный блок, выводящий станцию с околоземной орбиты на траекторию к планете, - за орбитальную часть станции и, наконец, пересмотреть всю компоновку самого 'шарика'. Один из журналистов, наблюдая на предприятии за нашей работой, остроумно заметил: 'Говорят, Хемингуэй всегда работал стоя. Это помогало ему избавляться от лишних слов. Мне кажется, что вы с радостью стояли бы даже на головах, если бы это помогло сбросить лишние граммы с конструкций'.

На досках объявлений появился приказ: 'В целях привлечения изобретателей и рационализаторов к решению первоочередной задачи - уменьшению массы конструкции станции при сохранении надежности, качества и технологичности изделия - Приказываю: Объявить конкурс по снижению массы...'

В этот острый момент решающую роль сыграл опять-таки Георгий Николаевич. Он пошел на риск, правда, технически обоснованный. Прежде всего он решил снять телеметрическую и траекторно-измерительную аппаратуру с четвертой ступени, что дало уже немалый выигрыш. Он рассуждал так: ступень отработана неплохо. Если откажет, то, допустим, по телеметрии установим причину, но нам от этого легче уже не будет. А траекторию?.. Ее построим по данным самой межпланетной станции. Таким образом, несколько десятков килограммов уже есть. Затем добрались до орбитальной части, той, что доставляет спускаемый аппарат к атмосфере планеты. Несколько килограммов выжали и из нее: к этому времени научились точнее проводить выведение, ориентацию и коррекции, а следовательно, можно было пойти на уменьшение запасов топлива и рабочего тела. А потом взялись за спускаемый аппарат...

Николай Иванович Власьев, молчаливый, выдержанный, инженер-проектант, был прирожденным компоновщиком. Надо было обладать дьявольским терпением, необыкновенной усидчивостью, чтобы раз за разом компоновать и перекомпоновывать приборный отсек спускаемого аппарата, биться за каждый кубический сантиметр объема. Когда ни зайдешь в проектный зал, всегда видишь у окна слева Николая Ивановича, склоненного над чертежом, в черных 'бухгалтерских' нарукавниках. Чуткие, как у музыканта, руки Власьева постоянно что-то кропотливо и скрупулезно измеряют. Уверен, и в век автоматического проектирования такие руки будут необходимы.

Затем за дело взялись конструкторы, технологи. Всякий 'жирок' и лишнее 'мясо' безжалостно срезаются, остаются только 'кости' да 'мускулы' конструкции. Искусство рабочего. Культура рабочего. Как важны они! Еще на конструкторском макете они просмотрели и прощупали каждый кронштейн, каждый болт, каждый кабель и жгут. Можно срезать пару ниток резьбы болта - срезали, можно хоть на несколько сантиметров укоротить жгут - укорачивали; отпиливали выступающие на три-четыре миллиметра кронштейны. Из миллиграммов складывались граммы.

На стапелях - новые 'Венеры'. Сначала технологические. Двойники. Разворачиваются кисовские испытания.

...Не надо было обладать особой прозорливостью, чтобы предугадать: теперь на пути создания новой станции станут и новые препятствия: 180 атмосфер, +530њС, и не в простой, а в углекислой среде. Так оно и оказалось.

Все началось с сотворения ада. Адову камеру назвали просто: КВД - камера высокого давления. В ней напрочь обугливались 'вылизанные' машины. Исчезали, испарялись, словно их не было и в помине, наружные приборы. Смежники, когда открывали камеру, от удивления беспомощно разводили руками:

- Где же мой блок?

- На давление испытывали?

- Испытывали.

- На тепло?

- Испытывали.

- В углекислой среде?

- Да испытывали же!

- А все вместе?

- Где же нам такую камеру взять? Она же в единственном экземпляре!

- То-то же! Ищите новые сплавы.

- Придется, - горестно вздыхали специалисты.

Дорабатывали конструкцию. Приборы. И вновь 'лезли' в 'пасть дракона'. Горела обшивка, жар прорывался внутрь. Уже на подходе к испытаниям были летные машины, а мы все еще испытывали огневые. Молодой начальник КИСа, сменивший Базова, хватался за голову:

- Когда же, наконец, мы разделаемся с ними?

- Ничего, Сережа, прорвемся, - успокаивал его Крупнов. И опять эксперименты, испытания, ошибки поиска и вновь испытания.

- Сколько же мы будем искать? Когда кончим ошибаться?

Семен Крупнов философски изрек:

- Новое не бывает без творчества, творчество не бывает без поисков, поиски не бывают без ошибок.

- Что же, вы оправдываете ошибки? Философия: отрицательный результат - тоже результат! - нам не подходит.

- Я не оправдываю. Я объясняю.

---

А 'семерка' все-таки прорвалась. Прорвалась к самой поверхности планеты.

Но радость наша была омрачена. И мы не чувствовали себя победителями. Скромно отреагировала на завершение полета и наша печать. И только искреннее признание крупнейших зарубежных ученых, выразивших неподдельный восторг по поводу того, что русские смогли создать аппарат, способный работать в столь экстремальных условиях, несколько скрасило наше огорчение.

Но давайте все по порядку. Что же произошло со спускаемым аппаратом?

Накануне 'привенеривания' ничто не предвещало опасности. Состояние станции было нормальное. Некоторые ходили по НИПу радостно-возбужденные, предвкушая близкий успех, но только не испытатели и старые 'волки' - управленцы... Итак, последний сеанс...

- Сигнал устойчивый! - звучит голос радиста.

Ясно. Парашют раскрылся. Сейчас должны заговорить телеметристы.

Они поведут репортаж. Вот-вот прозвучит: 'Температура... Давление... Параметры...'

Но что такое? На ленте... абракадабра. Странно, сигнал устойчивый, а пишется - не поймешь что. Мы знаем, что парашют сделан небольшим, чтобы поскорее проскочить атмосферу и подольше посидеть на поверхности. Скоро посадка. Еще есть надежда: аппарат тряхнет и запись восстановится.

- Сигнал упал!.. Возрос!!! Опять упал!.. Совсем пропал!.. Нет, появился! - кричит удивленный радист, обязанный бесстрастно докладывать.

Да, творится что-то неладное. Если бы шла телеметрия... Если бы шла телеметрия! Тогда бы по датчикам точно определили момент посадки. Но телеметрии нет. Сигнал глохнет. Но магнитофоны продолжают работать. Они пишут одни космические шумы, так нам представляется. Надежды гаснут, как гаснет сигнал на экране выключенного осциллографа.

- Да остановите, наконец, маги! - приводят нас в чувство тепловики. - Небось внутри станции давно уж жар, как на Венере.

Ходим убитые горем. На Георгия Николаевича больно смотреть. Жалко всех товарищей, и которые здесь, и которых нет сейчас с нами. Столько дней и ночей трудились. Научили станцию преодолевать и перегрузки, и жар, и космический холод, 'тепло' проводили в полет. Бережно, как сосуд на голове, 'пронесли' четыре месяца сквозь неласковые пространства космоса... И надо же, в последние минуты...

Заседание Государственной комиссии проходило в минорных тонах. Что делать? - было ясно каждому. Тщательно обработать сигналы. Понять, почему сигнал хороший, а параметры расшифровать нельзя. Разобраться, отчего слабее почти в 100 раз стал потом сигнал, отчего так сильно колебался... Шаг за шагом, день за днем, как Шерлок Холмс, разматывали ленты, считали, строили графики, по величине изменения частоты сигнала (спасибо эффекту Допплера!) определяли скорость снижения. И узел развязали! Картина рисовалась такой. Все началось с неисправности. Видимо, какой-то элемент все же не выдержал жестоких перегрузок, и бортовой телеметрический коммутатор 'залип' (остановился), не происходил опрос параметров. Далее. После посадки аппарат, вероятнее всего, сильно раскачивался, и потому ось его антенны отклонялась от направления на Землю. Специальная методика и компьютеры помогли выделить из шумов тот слабый полезный сигнал. Возник вопрос: хорошо, коммутатор 'залип'. Нет, конечно, какое там 'хорошо', просто ужасно. Но все же интересно: на каком параметре он остановился? И оказалось... Действительно, нет худа без добра. О, удача! На температуре окружающей среды. Самой важной характеристике структуры атмосферы планеты. Какая же температура оказалась на поверхности? 475+20 градусов Цельсия. Ну, а зная измерения предыдущих станций, получили давление 90+15 атмосфер. Так, погибая, станция все же успела сообщить нечто особо важное. Спасибо ей и за это!

Конструкция выдержала испытание, в течение 35 минут шел сигнал с поверхности, положено начало прямым экспериментам с поверхности Венеры. Отечественной наукой и техникой завоеван приоритет - впервые в истории космонавтики осуществлена мягкая посадка на поверхность другой планеты.

---

Темная, южная ночь. Тихо нашептывают что-то теплые волны Черного моря. Лежу на спине, гляжу на звезды, повисшие над водой, на берег, сливающийся с морем. Огромные чаши антенн, смутно поблескивающие в лунном свете, усыпанные рубиновыми фонариками, чутко слушают небо. И мне кажется, что я не на Земле, а на другой, неведомой планете.

Отчего же немного грустно? Да, завтра заканчивается полет 'Венеры-8' и вместе с ней уходят, уходят в прошлое первые поколения советских венерианских межпланетных станций, с которыми так много связано.

В жаркий полдень Венеры, впервые на ее освещенный край мягко опустилась советская автоматическая станция. И все ее системы вели себя безупречно. 50 минут, вместо 30 расчетных, шел репортаж с поверхности планеты. Сесть в освещенный краешек, видимый с Земли, что попасть в движущуюся со скоростью шестьдесят километров в час десятикопеечную монету с расстояния восемьдесят метров. И попали. Это баллистики оказались такими снайперами. А спускаемый аппарат, заново отработанный, с остроумной выносной антенной, уж постарался рассказать людям много нового: и о температуре и давлении теперь до самой поверхности, точно привязанных по высоте, и о присутствии аммиака в атмосфере Венеры (а это очень и очень важно), и о скорости ветра по высоте (0-2 метра в секунду у поверхности), и об освещенности (350+150 люкс - сумерки), и о породах, напоминающих земные гранитные породы (4% калия, 2ћ10^-4% урана, 6,5ћ10^-4% тория). Было над чем поломать голову ученым-планетологам.

---

Прошло три года. На подходе к планете станция третьего поколения - 'Венера-9'. Мы ее называем 'Большая 'Венера': она по массе и габаритным размерам в несколько раз превосходит предыдущую. Попутно замечу: называть машину 'большая' в космической технике так же рискованно, как и в авиации самолет 'скоростной' ('тяжелый', 'дальний', 'высотный'), ибо очень быстро они становились 'небесными тихоходами', уступали дорогу новым, действительно, скоростным и дальним.

Центр дальней космической связи. Из наземной аппаратуры, славно названной 'Волга', медленно течет лента электрохимбумаги. Это сигнал со спускаемого аппарата пришел на первый в мире искусственный спутник Венеры, а с него уже на Землю. Что там на ленте, знают только операторы. И вот над затаившим дыхание Центром звучит: 'Есть сюжет!'

Сюжет этот или, проще говоря, картинка, потрясает. Что мы ожидали увидеть? Согласно авторитетным суждениям, - сглаженный рельеф, невыразительные контрасты. Это из-за условий, царящих на планете, мощной ветровой и химической эрозии. А тут - камни! Острые. Плоские. Со свежими изломами. Значит, планета - молода! В геологическом отношении живая! Вероятно, там и сейчас ревут вулканы, содрогается венерианская 'земля'.

Спустя несколько дней смотрел по телевизору фильм про новые 'Венеры'. Подсела дочка - третьеклассница. И когда аппарат, чуть качнувшись, замер на поверхности, дочка закричала:

- Смотри - фары зажглись! Как на 'Жигулях!' Зачем они?

- Думали, там темно, как у нас в сумерки. Вот и решили осветить вокруг перед съемкой. А оказалось, там светло, как днем на Земле...

Установив факт освещенности, ученые единодушно признали победу модели парникового эффекта. И это - удивительное открытие. Более двух лет с орбиты Венеры шли добрые вести. Большой комплекс научной аппаратуры успешно вел исследования, раскрывая тайну 'пепельного света' - 'полярного сияния' Венеры и других загадок.

---

За несколько лет мы узнали о планете больше, чем за все предыдущие столетия. А хотим знать еще больше. Почему у планеты Венера обратное вращение? И отчего бегут и обегают планету за четверо суток 'ультрафиолетовые облака?' И что за тайну скрывает 'око Венеры' - темный колодец диаметром 1600 километров, лежащий всегда вдоль прямой, соединяющей центр планеты с Солнцем? На Венеру ради Земли. Вновь и вновь будут летать космические аппараты. И как раньше человек осваивал новые континенты, он будет осваивать планеты Солнечной системы. В том числе и Венеру. 'Ха! Жить на такой планете - зря время терять! - словами И. Ильфа может сказать обыватель. - Добровольно отправиться в ад? Нет уж, увольте!' Но не будем торопиться с выводами. Уже существует заманчивая идея радикальной переделки атмосферы Венеры. Для этого, как предлагал крупный американский ученый К. Саган, нужно забросить в эту атмосферу некоторое количество одного из видов водоросли хлореллы. Бурно размножаясь в благоприятной для себя среде, хлорелла довольно быстро разложит имеющиеся там в большом изобилии молекулы углекислого газа. В результате жизнедеятельности этих водорослей атмосфера планеты начнет обогащаться кислородом. Изменение химического состава атмосферы повлечет за собой значительное уменьшение парникового эффекта, отчего температура поверхности понизится. В конце концов, негостеприимная планета станет пригодной для обитания. Житницей Земли? Венера ближе к Солнцу, чем Земля, климат там будет теплее, воду люди добудут - и поплывут по маршруту Венера - Земля космические баржи, груженные хлебом, овощами, фруктами... Да, может, будет так. А может, будет все иначе. 'Космонавтика имеет великое будущее, и ее возможности беспредельны, как сама Вселенная'. Это сказал Сергей Павлович Королев.

---

Пройдут годы... Большие сложные автоматы исследуют досконально некогда загадочную планету. Исколесят ее поверхность венероходы, проекты которых присылали в 'Комсомольскую правду' юные читатели...

Но люди всегда будут помнить время, когда 'Венеры' уходили в неизведанное.

Далее...