Документ взят из кэша поисковой машины. Адрес
оригинального документа
: http://uni-persona.srcc.msu.ru/site/authors/djakonov/2.htm
Дата изменения: Mon May 21 16:15:55 2007 Дата индексирования: Mon Oct 1 20:05:49 2012 Кодировка: Windows-1251 Поисковые слова: созвездие лебедя |
О, Дезирада! Как мало мы обрадовались тебе, когда из моря
поднялись твои склоны, покрытые манцениловыми лесами:
I
О
Норвегии моего детсва нельзя рассказывать так, как она раскрылась мне, случайными и разорванными кусками: их становится
слишком много, и среди них слишком мало
отдельных картин - они сливаются вместе в целые полосы жизни.
И как рассказать о самой
моей жизни? С тех пор, как из Люсакера мы переехали
в город, я не помню, чем я жил - может быть, теснившими меня впечатлениями.
Во всяком случае, мне кажется, что долго не было ни книг, ни Ахагии, - так
долго, что о ней я успел забыть.
Был
город, который постепенно становился знакомым, моим. Я расскажу, как он открывался нам с Мишей
со стороны моря.
С трех
сторон Осло (потом мы называли его, по-норвежски, Ушьлу, но тогда еще он был Кристиания)
окружен темно-зелеными, шершавыми от еловых вершин горами. Слева - более низкие, голубоватые
холмы Уллерна, и еще холмы - мы называли
их 'пантерой' - и правда, они похожи на гигантского лежащего зверя. Как задник,
стоит гора Холменколлен. Над се верхушкой
видны три тоненьких усика радиоматч. Кое-где из темной зелени проглядывают крошечные крыши домов. Справа -
отдельно - стоит гора Веттаколлен - она вся зеленая, потому что это -
заповедник. Еще правее низкая, лысая и
плоская гора Экеберг, обрывающаяся в морс, и на обрыве - серое высокое здание морского училища, перед
которым, если туда приехать на длинном, белом трамвае, лежит камень,
покрытый письменами древних людей. Позже я
прочитал сказку о том, что в горе Экеберг жили тролли; они иногда ходили вниз, в город, на базар Стурторве -
маленькую площадь, хотя она и
называется 'большой' (стур) - за высокой красной киркой Троицы с зеленой медной крышей. Эта площадь вся
уставлена крытыми базарными рядами и
корзинками овощниц и цветочниц. Иногда тролли на окрестных улицах прямо из магазинов похищали детей,
подменяли их в колясочках своими
уродцами; здесь же они нанимали сельских девушек в прислуги.
Одна такая девушка долго
жила у хозяйки-троллихи в горе Экеберг. Однажды она проснулась от грохота над
головой: это тролли, теснимые надвигающимся
человеком, грузили на возы свои пожитки и уезжали дальше, на юг. Девушка отпросилась у хозяйки и вернулась
домой.
У Миши
на столе стоит лампа с троллем, вырезанным из соснового корня. Это - классический тролль: уродливый великан с
длиннющим носом, в отороченной мехом куртке и в синих крестьянских штанах с
кожаными заплатами на заду, с дырочкой для
длинного тонкого хвоста с голубым бантом. Тролли различаются по чинам, а чины - по числу голов (три, шесть,
девять) и по цвету банта на хвосте.
Тролль занимает мое воображение. Перед сном,
25
лежа с закрытыми глазами, я
разыгрываю сказки с троллями. О добрых гномах-домовых
- 'ниссах' - я много позже читал в книжках, и они были тогда уже неинтересны. В моих мечтах карлики жили
только гриммовские - подземные
кузнецы и короли.
Город от моря подымается в
гору. В самом центре города - порт, разрезаемый
на две части полустровом, на плане похожим на Индию. С левой стороны на полуострове серая скала, и на ней
старинная некрасивая крепость Акерсхюс; в ней серый дом с небольшим
темным железным шпилем. С правой - такие же
серые, высоченные хлебные элеваторы, низкие деревянные пакгаузы и так далее. Левая часть порта -
Пипервикен - неинтересная, потому
что сюда заходят только мелкие пароходики, ходящие по фьорду в соседние
городки. Только когда происходит визит иностранного флота, Пипервикен
наполняется серыми дредноутами и крейсерами. (Но они становились далеко от набережной, перед верфью на
другой стороне залива, и их плохо
было видно.) Все торговые и пассажирские пароходы причаливают в правой
части порта - в Бьервикене, прямо к берегу.
Гораздо
позже, после большой забастовки в 1926 году, порт был огорожен высокой решеткой забора, а в
эти годы моего детства он был центром города, где мы с Мишей часами пропадали, медленно бродя от
Западного вокзала в Пипервикене до Восточного вокзала в Бьервикене Аобратно.
На
самом мысу причаливали огромные, величавые океанские пароходы Норвежско-американской линии -
серые, с двумя желтыми трубами, поперек которых узкие разноцветные полосы - цветов норвежского
флага. Но интереснее
были бесконечные 'купцы' у пристаней Бьервикена. Миша узнавал и учил меня узнавать их
по силуэту, по раскраске корпуса и труб, означавшей компанию, которой они принадлежали.
Некоторые
были чистенькие, другие были покрыты ржавыми подтеками, тянувшимися от отверстий для пара в борту и вниз,
обросли водорослями и ракушками. Желтые
стрелы у подножья мачт и огромные решетчатые пристанские подъемные краны, раскрывавшие и сжимавшие черные челюсти ковшей, поднимали из их трюмов ящики и тюки с
непонятными надписями; над палубой
серых пароходов Фредрика Ульсена и черных, с белой полосой по борту, гигантов
Вильгельма Вильгельмсена висели огромные связки зеленых бананов, по
лотку ссыпались с борта потоки оранжевой сухой кукурузы. У больших пароходов было по два винта, и об этом предупреждались проходившие мимо лодки большой надписью
белыми буквами по черной доске, на английском и испанском языках. TWIN SCREW! были едва ли не первые
слова, выученные мной по-английски, и тогда же Миша мне объяснил, что по-испански восклицательный знак ставится
перевернутым спереди слова и
повторяется потом сзади. На натруженных морем боках пароходов были начерчены странные знаки Ллойд-регистра,
обозначавшие предельный уровень
ватерлинии в экваториальных, северных и пресных водах.
Люди в
порту, одетые в сероватые робы, были заняты своим делом, а когда не были заняты делом, то стояли кучками и щелкали
креветки, как у нас щелкают семечки. Шелухой
креветок была покрыта мостовая не только в порту, эта шелуха уходила вглубь улиц, узких, самых старых, примыкавших к порту, и дальше, далеко в город. А между
зелеными мохнатыми сваями
26
деревянных пристаней плавали
живые креветки - еле видные, тихие, прозрачные,
не похожие на тех розовых рачков, которые уже хрустели на зубах моряков
и грузчиков. И весь воздух был проникнут опьяняющим запахом моря и водорослей. А за Бьервиксном, на фоне скал Экеберга,
толпой молчаливо стояли разоруженные
многомачтовые парусники, - отжившая свой
век слава старого норвежского флота.
Впереди
открывалось море. Оно не было широким, открытым взору и ветру простором, раскинутым до самого
горизонта, - каким поразило меня много лет спустя, в Крыму. Серое море было замкнуто со всех
сторон голубоватыми горами и холмами, по нему были разбросаны каменистые,
лесистые островки, а то место, где вода,
уже серо-голубая, доходила до горизонта, было не выходом из фьорда, а длинным
тупиком, заливом Бюннефьур, там где-то в белой
дачке, мне говорили, одиноко жил великий норвежский путешественник - Амундсен. Но простора мне не было нужно.
Наоборот - хотелось перебираться с
островка на островок: каждый был новым, необитаемым миром.
И в то
же время единая, огромная, разнообразная, как глобус, земля была не книжной выдумкой, а
действительностью, из которой к нам приходили пароходы. Перед отплытием на
каждом из них поднимались на фок-мачте два флага: на рее - 'BLUE
PETER', синий флаг
с белым четырехугольником, под клотиком - флаг страны, куда направляется пароход. Мы хорошо знали каждый флаг, знали и то, какой
именно флаг поднимется через несколько дней на той или другой мачте; наверху фок-мачты серого
океанского 'Ставангерфьорда' появится полосатый, красно-белый с синим звездным
уголком флаг Соединенных Штатов; на зеленых и черных пароходах каботажных линий поднимались красные, с переплетением
белых, синих и красных полос в углу, флаги
Англии, или красные с белым крестом флаги Дании; на пароходах Фредрика Ульсена и Вильгельма Вильгельмсена, всемирно известных извозчиках, - можно было
увидеть и зеленый с ромбом и земным
шаром флаг Бразилии, и полосатый флаг Голландии (но мы знали, что
пароход идет в Голландскую Индию), и красно-бело-зеленый флаг Мексики, и бледно-голубые широкие полосы флага
Аргентины. О далеких, разнообразных и
увлекательных странах говорили и пучки бананов, и ракушки, прилипшие к днищу парохода, выступавшие
над грязной водой по мере разгрузки,
и большой, мохнатый кокосовый орех, качавшийся на волнах у пристани - то ли оброненный с парохода, то ли
принесенный из Мексиканского залива
водами Гольфстрема.
Земной
шар не делился границами, и люди не делились по национальностям. Наш первый хозяин -
толстый, самодовольный и заурядный человек - десять лет прожил в Америке; моя приятельница
Эллинор выросла на Кубе, сам я пришел с берегов Невки и с Аптекарского острова в России.
Норвежский язык быстро перестал быть
чужим. Легко переходя с языка на язык, живя в мире, где нет преград между
материком и материком, я не видел отличия в людях разных стран и так во всю
жизнь не приучился чувствовать себя стесненно перед иностранцем. Я сам был
иностранец, но иностранец в Норвегии - это не
человек особой какой-то породы. Сами норвежцы во всем
27
мире
одновременно и иностранцы и дома. Вот то, что я 'большевик' - это дело другое.
Это ощущалось временами очень ясно. Но об этом потом.
За
портом лежал город. Сначала несколько коротких и узких улиц старой Кристиании, с двух-трехэтажными желтыми домами еще XVII века, затем, поперек них, улица Стуртингсгате, где
находился наш 'Отель Бульвар'. Бульваром и
цветниками она была отделена от главной улицы - Карл-Юхан-сгате. Слева
кусты и газоны упирались в оранжевое здание Национального театра (перед
которым, на круглых каменных пьедесталах, похожих на столбики темно-серых сыров, стояли Ибсен и Бьернсон), а справа бульвар замыкало серое, полукруглое здание Стуртинга
(парламента), зажатое двумя прямоугольными
флигелями. На одном из флигелей вечером загоралась самая интересная из
световых реклам: два разноцветных марабу играли в футбол коробкой какао. По очереди загоравшиеся лампы
совершенно ясно изображали коробку с
нарисованным на ней марабу, перелетавшую от одного конца здания до другого, от марабу к марабу. Затем
коробка потухала и выступали огромные огненные буквы Frеya.
За
Карл-Юхансгате, с се ресторанами, магазинами, двором белого университета, город
круче лез в гору. Странно и до конца непривычно было то, что здесь нигде не было
'нормальной', плоской, широкой и прямой улицы; норвежцы так и говорили: 'пошел вниз в магазин',
или 'вниз, в город', или 'вверх, к фру Ульсен'. 'Упал на землю' по-норвежски было: 'упал на
горку'.
Голубые
и зеленые трамваи двух соперничающих компаний бегали по узким, мощеным серым диабазом,
горбатым уличкам города не посередине, а вдоль одного из тротуаров. В центре города тротуары не
блестели чистотой,
- на них валялись сигаретные окурки, бумажки, огрызки креветок, - зато каждое крыльцо
мылось по субботам зеленым мылом. В западной части города у домов появлялись палисаднички;
палисаднички все росли
и поднимались вес выше и постепенно забирались на склоны Холменколлена, превращались в сады, а дома
уменьшались, превращаясь в особнячки и в
белые и цветные, словно бы дачные домики - 'виллы' (в них, впрочем, жили и зимой и летом). В середине города
зеленел большой сад - 'Королевский
парк', внутрь которого врезалась покатая площадь перед дворцом - начало Карл-Юхансгате. Здесь стояла
конная статуя короля Карла Иоганна Бернадотта и происходила смена
караула гвардейцев в синих мундирах и
огромных черных шляпах с пером. (В других местах города солдаты ходили в пилотках - невиданный нами тогда
головной убор, 'пирожок', как мы называли его, каким-то чудом державшийся на
одном ухе). Солдат на улицах было мало - срок действительной
службы в норвежской армии, не воевавшей со времен Карла XII, составлял шесть недель.
Над
широкой и парадной Драмменсвейен, куда краем выходил 'Королевский парк', стоял странный памятник математику Абелю
- голый юноша гордо попирает какие-то
уродливые, нагроможденные друг на друга фигуры, лежащие на вершине узкой
вертикальной серой скалы. В городе стояло довольно
много памятников, и они были удивительные и запоминались. Так, в крутом садике на Драмменсвейен против
советского полпредства стоял трагический бронзовый оборванец - 'гражданин
города Калэ' Родена с гигантским ключом; где-то на тихой, искривленной,
утонувшей в зелени
28
улице
стоял памятник композитору Нурдроку с поразительной оградой из чугунных демонов, скованных
цепью; в 'Королевском парке' стояла мудрая старушка в сером бронзовом старинном платье,
овеваемом незримым ветром
- писательница Камилла Коллет.
За городом,
на зеленом полуострове Бюгде, можно было наткнуться на старинную деревянную резную
церковку, перенесенную сюда, как в музей; здесь же в специальном ангаре-музее стоял откопанный
археологами корабль викингов,
с загнутым носом и кормой и деревянными круглыми щитами, защищавшими когда-то гребцов. Позже, уже после моего
времени, рядом с этим кораблем встали 'Фрам'
Нансена и плот 'Кон-Тики'. Тогда Нансен еще не был легендой. Мне однажды пришлось видеть его - высокого,
седого, с насупленными бровями под мягкой шляпой странного фасона, в
темном, застегнутом на все пуговицы костюме.
Но
важнее всех новых впечатлений для глаз, которые приносила Кристиания, и
замечательных людей, которых здесь можно было видеть - важнее всего этого была
природа, с которой я впервые тогда и познакомился.
Город
не был отделен от природы полосой невзрачных предместий. Он постепенно
превращался в 'загород'. На краю того, что еще можно было назвать центром, уже тянулся сад Фрогнерпарк,
постепенно переходивший в луга и перелески,
пригорки, и, наконец, в леса.
Природа
впервые вошла в мою жизнь в Люсакере, около того загородного дома на берегу залива, куда мы
перебрались в 1922 году. Но это был не наш маленький сад, не овраг за ним, где мы строили из
старых ящиков подводную лодку, не берег моря у деревянного мола угольной пристани, где мы
пускали ахагийский океанский пароход 'Вельбор', который мне построил Миша, - это был маленький еловый лесок
в полукилометре от нашего дома, густо запыленный от проходившего рядом шоссе, но зато заросший
пышной малиной по
опушке, зеленой кислицей по тропинкам и густым кустарником повсюду. Он, на мой взгляд,
мало чем отличался от джунглей, где жил Маугли со своими волками и обольстительной Багирой.
За этим леском - хотя мы попадали туда редко - начинались уже незапыленные сосновые рощи, поля и луга, - густая трава, лютики, кашка