Документ взят из кэша поисковой машины. Адрес оригинального документа : http://getmedia.msu.ru/newspaper/creators_vector/poetry/zejfert.htm
Дата изменения: Mon Mar 19 21:43:14 2012
Дата индексирования: Mon Oct 1 19:40:14 2012
Кодировка: Windows-1251

Поисковые слова: закон вина
Поэты МГУ - Зейферт Елена Ивановна

Зейферт Елена Ивановна

Родилась в 1973 г. в Казахстане. С 2008 г. живет в Москве.

Поэт, прозаик, переводчик, литературовед, литературный критик, педагог, журналист. Доктор филологических наук. Редактор-обозреватель 'Литературной газеты'.

Окончила филологический факультет Карагандинского государственного университета им. Е.А. Букетова и аспирантуру при нем. В течение 13 лет работала в Карагандинском университете на должностях преподавателя, старшего преподавателя, доцента, старшего научного сотрудника.

Преподаватель теории и истории литературы, латинского языка. Автор около 200 научных трудов, среди которых монографии и учебные пособия. Общая библиография трудов Е.И. Зейферт (литературоведческие статьи, научные и учебно-методические книги, журналистские материалы, художественные публикации в периодике и сборниках и др.) составляет более 1000 источников.

В 1999 г. в Алматинском государственном университете им. Абая защитила кандидатскую диссертацию 'Жанр отрывка в русской поэзии первой трети XIX века'. В 2008 г. в Московском государственном университете им. М.В. Ломоносова - докторскую диссертацию 'Жанровые процессы в поэзии российских немцев второй половины XX - начала XXI вв.'.

Автор книг стихов, в том числе для детей. В 2009 г. увидели свет книга стихов 'Веснег' (Москва, издательство 'Время', серия 'Поэтическая библиотека') и монография 'Жанр и этническая картина мира в поэзии российских немцев второй половины XX - начала XXI вв.' (Германия, город Лаге, издательство 'BMV Robert Burau'). Публиковалась в российской ('Знамя', 'Дружба народов', 'Литературная учеба', 'Волга - XXI век', 'Дети РА', 'Футурум АРТ', 'Московский вестник' и др.), казахстанской ('Простор', 'Нива', 'АMANAT', 'Аполлинарий', 'Тан-Шолпан', 'Тамыр' и др.), германской ('Phönix' ('Феникс'), 'Век XXI. Международный альманах', 'Portfolio', 'Пенаты' и др.), американской ('Seagull' ('Чайка'), 'Стороны света' и др.), украинской, армянской, грузинской, молдавской литературной периодике.

Лауреат международных литературных конкурсов. Составитель коллективных литературных сборников, главный редактор литературно-художественного альманаха 'Дар слова'.

Член Международной ассоциации исследователей истории и культуры российских немцев, научного объединения немцев Казахстана.

Председатель и член жюри различных литературных конкурсов в России, Германии, Казахстане. Член редколлегии журнала 'AMANAT' (Алматы), альманаха 'Голоса Сибири' (Кемерово). Корреспондент периодических изданий. На страницах 'Deutsche Allgemeine Zeitung' ведет клуб критики 'Открытие: мир внутри слова'.

  Грузинский серпантин
Грузинский танец
Бог. Новый Вавилон
Москва
Икона
"Простить Тебе, что я живу в норе..."
Молитва
Вне сомнений
Без названия
Рыба
Барс
Buona notte
Я и верлибр
"Я не успела написать..."
Александру Абезгаузу в Германию
Почтовый солдат
Я в Германии
Грегор Кафка. Франц Замза
Поэт
Язык эльфов
Тебе. Вечно незаконченное
Тенета
Но как мы много знаем друг о друге...
Смерть - шоколадка
О странной независимости предметов
Красный песок
"Мальчик, бегущий по краю тротуара..."
"дождь проник в сад..."
"Со дна морского вышел Крым как дом..."
 
* * *

Грузинский серпантин

* * *
Время впадает в Риони:

Продавщица глиняной посуды
у самой кромки автострады.

Машины наезжают на носки ее кожаных туфель.
Рожденная из глины, она поджимает пальцы.
В туфлях мягкая сухая трава.
Мальчик внутри огромной амфоры для вина.

Время, словно чье-то детство, впадает в Риони:
Возле притока Риони - Дзирулы -
купальня, деревня, дети.


* * *
Спонтанные базарчики
с глиняной посудой
столь доверчивы
в своем движении вплотную к дороге:

Сила молчания
в хрупкости слова.
Лаконический язык глины
короток,
его не взять голыми руками,
не задеть пристальным взглядом.

Слабость в движеньи.
Лаконический язык глины
ритмичен.
Как приливы и миражи,
базарчики притекают к дороге,
и проезжие разносят их по частичкам -
прилипшую к руке фигурку,
встретившуюся взглядом чашку.



* * *
Свечевидные кипарисы
созданы для того,
чтобы поднять голову к их вершинам
и удивиться необъятности неба.
'Надо же!'



* * *
Земля Грузии плодородна.
Стихи здесь рождаются, как орехи и лимоны:
Скорлупа и кожура на них прозрачны.
Ядра и мякоть - тоже.

* * *

Грузинский танец

Он и она
Между ними нет даже воздуха,
хоть и поодаль друг от друга
живут их лица, плечи, руки:

Девушка - белое вино в закупоренной бутылке.
Мужчина - патронташ.

Они свободно дышат воздухом между его ладонями,
которые он поглаживает одна о другую.

Она тихонько превращается в фарфоровый памятник страсти,
пока узкий сапог его обнимает голень.


* * *
Виток за витком
идет черновая работа Бога.
Люди становятся похожи на горы,
горы на ветер.

Пока не остановишь взгляд внутри себя,
вертишься волчком.

Но Бог несет тебя по серпантину.
Тебе решать - стать человеком, горой или ветром.
Несомым.
Несущим.
Не сущим.

* * *

Бог. Новый Вавилон

Гортань разодрана, язык - смешной довесок.
Века мы ищем Бога:

Бог был Текст.
Бог состоял из слов, из нот, из фресок:
Бог был и Текст, и Песнь, и Холст. Исчез.
После потопа, в стылом дне вчерашнем,
не знали (таял в небесах колосс),
что Бог был сам той Вавилонской башней:
С тех пор - незрим, неслышен, безголос.
Мы ищем Слово. Господи, как смеем?!.
Как смоем дерзость?.. Чудо! - осмелев,
послушник Рильке, лучший из пигмеев,
нашел останки Бога на земле.
Чуть тронь - они рассыплются: Но крепок
сжимающий их светлым спрутом стих.
Из слов-осколков, зернышек и щепок
растет Господь, Который всех простил.
Стоит Отец. Он слишком человечий.
Но найден путь, и это путь наверх.
:Челом к челу поэту - Божьи речи,
и жить в земле сырой, сытнее всех,
и ангелом с тяжелыми крылами
дышать на крест, творя суровый гимн...
Отца-мозаику мозолями, губами
сложить бы чадам, избранным Самим:

* * *

Москва

Он покорил Москву.
Он завел сотни нужных знакомств,
Взял на приступ лучшие издательства
И книжные магазины.

А, оказалось, что он случайно попал
В зеркало Москвы,
В ее черновую копию,
И настоящая Москва его не узнала.

Жизнь впустую.

* * *

Икона

Умиление. Божья Матерь
С невесомой звездой на плече.
Деревянная рамка крадет
Свет бездонных ее очей.

Синим шелком накрыты плечи.
Взгляд потуплен, полураскрыт
Тонкий рот, готовясь ко встрече
С каждым, кто у иконы стоит.

Лоб прикрыт полотном легчайшим,
Лик в сиянии нимба горит.
На шажок к ней придвинусь - дальше
Не позволит неложный стыд.

Складки ткани синей свободно
Ниспадают. Я плачу, чтоб
Глубже видеть эту икону:
Брови птицами чертят лоб,

Руки сложены крестиком нежным,
Веки спущены к нашей судьбе.
Замечательна Ты - безбрежным
Чудным росчерком. Слава Тебе.

* * *

Богу

Простить Тебе, что я живу в норе?
Любимый мой, я даже меньше стою
Того, что очи живы и горе́
Еще глядят, и с горечью настоя
Разлуки чередую рыхлый снег
Любви, и в твердь ногами упираюсь,
И правдою зрачков над ложью век
В содеянном перед Тобою каюсь.
Ты щедр, о Бог. О Мой Отец, и Сын
Ее, о нас пекущейся Мадонны:
И в земляной норе я жду глубин -
Широт непостижимого закона
Щедрот Твоих. Я, искусав персты
За нерадивость, косность и безмолвье,
Ловлю отсвет Господней доброты
И отвечаю как могу любовью.

* * *

Молитва

Богоневесто, Ангеле Высшая,
Прилежно молю Тебя дать пристанище
Моей душе. И содеюсь тише я,
И стану глуше и меньше ранящей
Саму себя. Невесомая, Зыбкая,
Твой свет невечерний разлит ладонью
Его - в ладони Господней рыбка я,
Что будет отпущена к самым доньям,
К самым глубинам познанья сущего,
Самой себя, своего ничтожества
И тут же величия - к Богу идущего
И раздирающего себя на множество
Жалких 'я'. Светоносная, Яркая,
Сделай меня пустою и радостной.
Ввек не забуду щедрот подарка я
Девы Марии, Ангела Благостной.

* * *

Вне сомнений

- Господи, дай ребеночка!

На колени ложится белый лист.
Рождается стих.

Бог слышит все.

* * *

Без названия

Мне темно. Сыро.
Ноги гудят и почти не гнутся.
Я слепая лошадь на дне рудника.

* * *

Рыба

Я словно рыба в синеватой мгле.
Цвет чешуи моей не впечатлит.
Я водный дух, и на твоем весле -
дыхание немых моих молитв.

Сжимать уста: скользить: волокна дней,
как водоросли, за собой тянуть:
холодным телом знать холодный путь:
дышать покорно: обитать на дне:

Как в мысли речь таится, так во мне
под сизой кожей не простой скелет,
а краски жизни - слитки дум и лет -
сочатся в не искомой глубине.

Внутри я - экзотический дворец.
Сокровища несметные лежат:
Я такова. И обручи колец
прошедших лет моих не тронет ржа.

Ты - я. О, не противься: Твой ковчег -
на много миль наверх, но, дрожь твоя,
я - в глубине: не напрягай очей.
:Ты весь внутри, снаружи - чешуя.

* * *

Барс

Он мускулист, силен, готов к броску.
Тяжелых лап магнитные поля
влекут к себе, и корчится земля
вблизи его шерстистых крепких скул.

Он господин. Владения его
окружены телами павших жертв,
чье кровное, кровавое родство
барс теплым животом познал уже.

Естественен, как дождь, как смена дня
и ночи: Уши - верные стрелки:
чуть дрогнет жертва, он, чело подняв,
уже убил ее, не сжав клыки:

Добыча - быль его, его мечта.
В зрачках не кровь, а неба злой лоскут.
Бурлит слюна, мутирует гортань -
барс близится к заветному куску.

Гигантские прыжки - искрит в глазах,
буреют пятна, коченеет жест:
Мир так устроен: толщи лет назад
все тот же зверь все ту же жертву съест.

Знать цель, в висках вынашивать закон,
заполнить брешь, без коей ты не ты:
Барс честен в гордом царствии своем,
не преступив естественной черты.

* * *

Buona notte

Каспару Хаузеру, моему найденышу

Я поцеловала шедевр,
который написал
на твоем запястье
Давид Каспар Фридрих:


* * *
Когда я рядом с тобой,
с меня сходят слои кожи, -
те, что впитали
обиды и морок,
осколки и прозу:

Тонкое тело не снаружи, а внутри.
Теперь я это точно знаю.

* * *

Я и верлибр

Ночь в Интернет-кафе не дороже, чем номер в гостинице.

Знаешь, я пыталась найти место между слов в немецкой газете,
в которой умерла рок-легенда, и я вместе с нею:
Я ведь уже тогда была мертва,
и мои легенды и мифы тоже.

Слышишь, я хотела обрести покой между звуков в отрывке из Россини,
звучащем в твоем подсознании,
но я абсолютно глуха, если рядом слово.

Видишь, я мечтала приклонить голову на клубочке дыма от твоей сигареты,
но он проседал от тяжести моих грез.
Я не магнитная песчинка!

В полночь разрядился мой мобильный,
и последняя карета скорой помощи превратилась в тыкву.

Пусть ты уснешь на коленях любящей дочери,
пока клавиши невесомо вбирают тепло
моих застывающих пальцев.

Смерть тоже сон, только легкий.

Buona notte.
Спокойной ночи.

* * *

Я не успела написать
невероятно глупое стихотворение
о том, что ты Юний, Юлий, Август.

В июне - нежный,
в июле - грозный, в августе - опять великодушный.

Красивая женщина,
которую я вижу по утрам в зеркале,
сказала, что ты ослеп в июле.

Август не наступил.

* * *

Александру Абезгаузу в Германию

В 'Зимней сказке' Гейне, возле Рейна,
Гретхен в Веймаре печаль свою прядет.
Льется время нитью, Гретхен ждет,
Ждет, когда любимый не придет.
Йоганн Вольфганг Гете, Генрих Гейне:

Я мешаю мифы, словно вина.
Я в душе не строила Берлин
С 45-го. Мое 'wohin?'"Wohin? (нем.) - куда? "
В никуда приводит, лишь один
Русский дух разрухи гонит в спину.

Саша, я ищу среди развалин
Старого Берлина красный флаг.
И не кремль - коричневый рейхстаг!
Немец иль фашист - мой старый враг,
Vaterland - хорош, но федерален.

Алекс, в то же время громче жизни
Я, немая немка, слышу зов
Голубых кровей моих отцов
И вне слов вбираю глубь стихов
Рильке, Божества в моей отчизне -

На Парнасе. Саша (Алекс!), с нами
Сила крестная и, видно, навсегда -
Питер твой, моя Караганда,
Где в Карлаге немцы штабелями
Эмигрировали в никуда.

Алекс (Саша!), с Мюнхеном сродниться -
Очень больно, или - в горле ком -
Можно, лая новым языком,
Поперхнуться буквой, словно птица,
И случайно Словом разразиться -
Русским кириллическим стихом?
Саша? Алекс?..
2001 г.

"Wohin? (нем.) - куда? "

* * *

Почтовый солдат

Любимой на родину
Мы с тобою похожи, палач мой, как хохот на плач.
Теплый клекот надрывный - из разных низин и глубин.
Я кладу в твои руки живой пластилиновый мяч -
свое сердце. Родная, играй, только помни: ich bin:

Я бытую. Жую опостылевший косный язык
в наших письмах, похожих на руны компьютерных скал:
И взыщу я за все: за минуту, когда я привык
быть с тобою, за век - я так долго утрату искал:

За окном трикотажный сентябрь разукрасил листву
(совершенно безвкусно), зашторил холсты-небеса:
Мне не в радость природа, родная моя дежавю.
Может, я не художник? Я, впрочем, об этом писал

в одна тысяча сорок четвертом бумажном письме,
в миллионном воздушном конверте подружки 'The Bat':
Существо, что зовется Господь, тянет руки ко мне:
Я тянусь к его солнцу, безрукий почтовый солдат.

На мощеном лице тротуара - квадратам морщин
несть числа, как конца нет страданью:
Младенец мой, лист,
окунается в принтер, как в бездну, где выход один -
потеряв цвет лица, закричать: Дорогая, du bist:

ВЕРЛИБР: ВЕРА в LIEBE*

* Die Liebe (нем.) - любовь
Когда сбываются сказки,
разбивается небо.

* * *

Я в Германии

Еду в чужом автомобиле по чужим дорогам,
а душа моя, сжавшись до километра боли,
вселяется в игрушки, прикованные к лобовому стеклу.

Пеппи Длинныйчулок, Заяц с морковкой и Гном.

Девочке спокойнее всех, только желтый локон,
прицепившийся к Гному,
не дает ей покоя.

Зайца, серо-грязного,
судорожно сжимающего бутафорскую морковку,
нещадно бьет по стеклу.

Отвожу глаза.

Гном на веревке, в сидячем положении,
смешон и страшен.
Его улыбающийся рот -
антоним грустных глаз.

Трое висельников - человек, животное
и сверхъестественное существо -
приветствуют меня на обетованной вотчине.

Таксист смеется с немецким акцентом.

Под скрежет тормозов
я подаю ему евро,
щелкаю непривычное 'Danke',
хватаю трех бедняг в свою добрую жменю
и под хлюпанье их присосок
выпрыгиваю из красного жерла 'мерседеса':

Глаза таксиста превращаются в ромбы.

Я сумасшедшая русская
оттуда,
где была сумасшедшей немкой.

В области сердца у спасенного из неволи Зайца
вижу недостершееся слово 'Liebe'.

* * *

Грегор Кафка. Франц Замза

Грегор Замза, ты где похоронен?
У каких заржавелых труб?
Иль достался гигантской вороне
твой измученный, высохший труп?

Больно, больно, еще раз больно -
словно яблоко жжет в спине.
Боль бывает почти продольной
и сильнее, сильней, сильней:

Даже Кафке не дотянуться
до широкой спины твоей!
Звуки скрипки протяжно льются.
Недоступно небытие.

Жалко бледное слово 'жалко'!
Толку-то, что его сказать.
Если пляшет отцовская палка
по твоим голове и глазам:

Нам, увы, не устать терзаться
и - жуком на спине - тужить.
Грегор Кафка, Франтишек Замза
в старой Праге в могиле лежит?

* * *

Поэт

За званым ужином Он вел себя, как все.
Но в поволоке глаз гнездилось нечто -
ночные тени и дневные свечи,
и время шло: парсек, парсек, парсек:

Часы пробили полночь, как сигнал:
Он встал, желая всем спокойной ночи.
Из глаз Его, как из весенних почек,
навстречу воле стрелы свет пускал.

:У настежь растворенного окна
Он в комнате, как волк в глубокой яме,
втянул прохладу хищными ноздрями
и шкуру дня снял, словно тину дна:

Пот капал на пол с дикого чела:
И, обнаженный (хоть и был в костюме),
Он плыл вперед, скукожен в тесном трюме,
и, пенясь, быль во рту Его жила.

* * *

Язык эльфов

Нынешнего счастья дождавшись,
Теплая, сплетенная с тобою,
Прошлому скажу: 'Дождь мой! Да, в жизнь
Ты принес покоя и прибоя'.

::::::::::::::::.
С тем, другим, - в чернильнице слезы.
И перо прозрачно до прожилок:
Бывший 'ты' (Он) - миф, цветы и лозы,
Прежней жизни сердца

пережиток.

Так и жили, Он, с тобой: ты - отель, я -
Землянка; жительница земного удела
И общаюсь на языке эльфов,
Ты, несчастный, на языке тела.

Так и спали, Он, с тобой: я - в сорочке
(Родилась в ней), ты - в моих ласках:
Я учила твой язык отсрочек,
Ты же - свой язык лассо и лаза.

Захватить, присвоить, умножить:
Бедный, слабый Он! Полны ль твои руки?..
Мой язык назывался 'зачтоже?',
Твой - 'всекуплено'. Веди! Аз, Буки:

Желуди-удары причинок
И причин обид. Ну не шутка ль -
Я страдаю на языке тычинок,
Он, прощенный, лжет на языке желудка!

Изморенный Гомер взвился горем:
- Невнимание к Елене! Где ценник?!
Я вздымалась на языке моря,
Ты кипел на языке денег.

Известью замазано окошко: узко,
Душно, горячо, БЕС-толково.
Я кричу на языке Слова,
Ты басишь в ответ, увы, на новом русском.

А язык мы общий находили
Лишь во рту друг друга, в лоне страсти.
Мы, как новый алфавит, заучили
Икебану шеи, губ и запястий.

Мои волосы светлы, легки, прямы
И к ушам эльфийским не прижаты.
Говорящая, я обниму панораму
Мира - и тебя, Он, напоследок, как брата:

:::::::::::::::::
И взлечу в свое царство: небо,
Море, солнце, луг слов знакомых:
Мир, где Он (нем и глух) так и не был:
Или был, только был там не дома:

Видно, эльфы не пустили Его в Небыль:

* * *

Тебе. Вечно незаконченное

* * *

Твой мягкий голос навсегда поселился в моем ухе,
и оно стало хрустальной раковинкой,
поющей о совершенстве моей жизни,
в которой есть Ты:


* * *
Между нами - пятнадцать лет.
Между нами - по-весеннему юная,
прелестная девушка:
Она еще озирается по сторонам жизни,
ищет себя
в зеркалах витрин и луж на асфальте:

И если ты обнимешь ее,
то сможешь приблизиться ко мне,
но она, ощутив твое тепло,
тебя уже не отпустит:


* * *

Тонкие крылья твоего носа -
летучие голландцы,
они всегда устремлены в бесконечность:
Знаешь ли ты, где дом, а где рифы?..
Или твой дом стоит на рифах?..


* * *
А ведь только узнав тебя,
я остро осознала благодарность Господу
за
слух - как бы я услышала твои песни?
зрение - как бы я увидела твой рот и веки?
голос - как бы я рассказала тебе об этом?..

* * *

Тенета

Мне не шестнадцать, вдвое больше - чтобы
не знать, как вкрадчивы шаги беды:
Но выпутать ли пальцы из чащобы
его - такой короткой - бороды?

Как?.. Если губы и язык без спроса,
наперекор сознанью моему,
под подбородок, в лес и полутьму
его бредут, отбросив 'почему?':
На нежно-колкой шее все так просто.

Я родинок воркующую россыпь
на напряженном, тающем виске,
как ангелков, целую, как детей:
С кем мне так несказанно, нежно, с кем?..

С кем мне моя хрустальность так привычна?

Но я хочу себе накликать смерть
и в клетке, в собственной грудной, как в птичьей,
в обнимку с новым чувством умереть.

Тенета вью из наших тонких тел!
И рву их, чтобы он ушел колоссом:

Как?.. Если взор его голубоватый -
как тяжесть неба, легок и глубок:
А крылья носа - царские палаты:
А рот - как грог, хоть контуры нежны:
И как же больно даже не предвидеть,
а созидать самой блаженный срок,
когда объятья станут не нужны,
хоть жилы будут, как княжны, в обиде...

* * *

Но как мы много знаем друг о друге:

Я многого не знаю о тебе -
нерозовым туманом ты подернут:
Пускал ли ты мальчишкой голубей:
небритости твоей новорожденной:
твоих душевных тяжб с самим собой:
мой мост к тебе, еще туманно-шаткий:
и тех, что взор твой бледно-голубой
не сохранил, прельщенный, на сетчатке:

И ты не видел девочки трехлетней,
что, бросив в лужу мячик, замерла
от серых брызг: И, вся белым-бела,
растила душу, чтобы не болеть ей:
Что в радужках моих - метеориты
и океанов полноводных залп,
и только Ледовитый и сердитый,
увы, никак не мог попасть в глаза:

Но как мы много знаем друг о друге!
Как будто знались долгие века:
И на твоем бедре, как на хоругви,
благоговея, спит моя щека...

* * *

Смерть - шоколадка

Лиро-эпический верлибр. Шокопоэма

Белое личико шоколадные волосы
карие глаза горячие руки
моя живая девочка не умирай
детка-жена я с тобой

я видела смерть это шоколадка
я медленно разворачиваю ее
фольга шелестит
этот звук задерживает меня здесь
не дает сосредоточиться на смерти
фольга это металлическая бумага оксюморон
я надкусываю шоколад вместе с бумагой
он режет губы
кровь коричневая сладкая

ты не умрешь я люблю тебя
я без тебя пустота

кого ты любишь больше всех
золотую девочку?

в шоколадных глазах вопрос и лукавство
я должен сказать да
мы так всегда играли
о моя двадцатипятилетняя девочка-жена
в свои сорок семь я опять стал молод
а ты умираешь

помнишь всегда когда мы гуляли
я просила купить шоколадку или мороженое
а ты уверял что это вредно
лучше я куплю тебе шубу золотые сережки
но покупал и мороженое и шоколад и сережки и шубу

откуда ты знал что смерть это шоколадка

у нее диабет сложная форма: и главное рак
Строгая диета? облучение?
Хотя вы измучили ее лечением, -
от волнения я стал препинаться и искать созвучия.
нет ничего не поможет два три месяца и смерть

почему этот автор не ставит знаков препинания
спросил я у тебя домашней
потому что он не хочет препинаться
засмеялась ты и твои пальчики
всегда пахнущие шоколадным мороженым
погладили мой недобритый подбородок

я выпил целую чашку твоего шоколадного дыхания

мы вероятно представляли собой умильную картину
когда целовались тогда в ванной комнате
ты в кремовом пеньюаре
я в креме для бритья с опасной бритвой в руке
оба с горячим шоколадом страсти на губах


как давно это было
в то время в продаже не было шоколада-смерти
был шоколад-любовь шоколад-доверие
шоколад-наш будущий ребенок

кто-то ломал стекло как шоколад в руке
кружевницы и шоколадницы лениво глядели
изнутри картин
теперь они пляшут канкан в шоколатерии
у входа в Эдем

из моего письма исчезает местоимение ты
ты это настоящее время
она (ты) прошедшее постнастоящее
Время Шоколада
Новая Коричневая Чума

мне горько как будто я только что ел шоколад

белое личико на белой постели
шоколад-
ная глазурь глаз
сухая кожа
купи мне шоколадку милый поцелуй меня
твоя последняя словесная телеграмма
мое последнее ты к тебе

я целую ее
губы ее слаще шоколада
она уже знакома со смертью
они вместе пили шоколадный коктейль
я третий лишний

на плитке шоколада отпечаток ее милой щербинки
когда-то уже очень скоро
накануне эпохи Шоколада
я увижу другие плиты
и комья земли шоколадного цвета

шок около ада -
мой кол
мое око
моя школа жизни
моя шкала ценностей

ее локоток белый
ее вечный лад
она ест шоколад и она счастлива
мои слезы увы
непрозрачны как все
в чем растворен черный шоколад

обнимая
она пьет мои слезы из чаши горя
пусть они исцелят ее
сладким лекарством
но разве шоколад исцеляет
даже если это шоколад-любовь:

разве шоколад исцеляет мертвых:

когда я доем отмеренную мне порцию шоколада
мы встретимся любимая
знаменуя эпоху Тыживанеболеешь:

а пока
ты растаешь как шоколад на языке
в котором все звуки сладки на вкус
так как слагают твое имя или вместо имени -
ты:

* * *

О странной независимости предметов

До утреннего кофе
он спешил открыть ее электронное письмо:

(Нежные, теплые письма почти каждый день:
Если их не было, он бил в набат, и они приходили.)

Время шло.
Кофе и письмо постепенно менялись местами.

Заварив утром кофе, он с наслажденьем пил его
и читал очередное письмо.

Маленькими глотками выпив утром кофе на кухне,
он шел вникать в новое послание:

Но однажды устал от полноты бытия!

'Да погоди ты с письмами!
Дай мне спокойно попить кофе!
Что за беда пошла - письмо вместо кофе:'.

Выпив свой утренний кофе, он ждал ее письма:

Назавтра
с чашкой кофе в руках он все ждал письма:

Он так и не дождался письма, и кофе после ожидания был горек.

Как хотелось письма вместо кофе:

* * *

Красный песок

Мальчик был совершенно здоров.
Но шаман сказал ему: 'Ты умрешь через три дня', -
и насыпал возле хижины красного песка.
Мальчик не хотел умирать, но
вид красного песка постоянно напоминал о шамане,
ни на секунду не отпускал мысль о смерти:
Мальчик умер.

Я была уже свободна от тебя.
Но ты сказал мне: 'Ты любишь меня', -
и замолчал, ушел, исчез:
Я хотела забыть тебя, но
твое отсутствие постоянно напоминало о тебе,
ни на секунду не отпускало мысль о любви:
Я люблю тебя.

В прозрачных жилах твоего молчания струится красный песок.

* * *

Мальчик,
бегущий по краю тротуара,
вырастет и вряд ли станет канатоходцем.
Я дома,
хотя в детстве любила пускать кораблики:

* * *


дождь проник в сад
и полил клумбы
с распустившимися георгинами

как удивится вернувшись хозяин ветер

в жилище побывали воры
но ничего не украли
а лишь полили цветы
правда неосторожно расплескав воду

но все ли георгины на месте
и почему стали краше

* * *

'Со дна морского вышел Крым как дом:'
ПОЛЫННЫЙ ВЕНОК (СОНЕТОВ)

Максимилиану Волошину

I.
:И стала сила Слова серебром,
а век - серебряным. Слова как пули.
Двенадцать стыли, шли, на пальцы дули,
глядели ввысь: Он, 'в венчике', - фантом.

Но вынул Он еще одно ребро -
в цветаевскую персть весну вдохнул: И
нагие пальцы хрупкие согнули
из звуков весла: Только Русь - паром

разбитый (вплавь: грести нельзя: вести:) -
прибило к Крыму, где в одной горсти
живые травы, мертвые вулканы,

где синий киммериец Коктебель
укладывает ветер в колыбель
седой полыни на кудрях у Пана.


II.
Седой полыни на кудрях у Пана,
сплетенной с мятой в дружеский венок,
волшебен жгут: Здесь и костистый рог
древнейших скал, как вереск, гибкий, пьяный:

зверье и птицы, чудища: Осанна
природе, чей стилет или клинок
творят из гор подобия. Стрелок
таится с луком за кустом - Диана?

О - гунн, татарин, турок, печенег,
скиф, славянин, хазар: Любой набег
хранит земля. И ржавый бок кальяна,

и ветхую монету: Мифов тьму
вода и берег жалуют ему -
киммериянину Максимилиану.


III.
Киммериянину Максимилиану
к лицу полынный нимб. Как лес дремуч
на голове! И мучь его, не мучь -
из львиной шевелюры великана

глядят сапфиры (теплые!). Он рано
и угадал и принял к счастью ключ:
полынный жгут не жгуч и не колюч -
терновый жжет и оставляет раны.


Медведь? Садко? Сказитель? Дюжий эллин?
Правитель в облаке пажей и фрейлин?
Огромный бородатый гном?

Не знает время, кто он! Но навстречу
в те дни ему, Волошину-предтече,
со дна морского вышел Крым как Дом.


IV.
Со дна морского вышел Крым как Дом
Поэта. Киммерийские Афины
открыли чрево: море, пляж старинный,
библейские холмы и окоем,

нагроможденный каменным зверьем.
Усыпан берег яшмой. Волны-вина,
меняя цвет, текут к тебе - черпни, на! -
соль зелья опрокидывай вверх дном.

Потухший Кара-Даг стоит иконой,
а рядом - Одиссеев понт со стоном
упрямо лижет бухту. Грот - проем

к властителю умерших душ Аиду.
На ужин - чтенье, дикий мед, акриды.
Суровый Коктебель спит добрым сном.


V.
Суровый Коктебель спит добрым сном,
весь сине-рыже-розово-лиловый.
Здесь месяц помнит, белая подкова,
как плыл 'Арго' за золотым руном.

Здесь в ноздри - порох пыли. НеСодом,
АнтиГоморра всех принять готовы.
Хозяева не спросят - что вы, кто вы
и почему голодный и пешком.

Зубчатость гор как стрельчатый собор.
Застыл навеки корифей и хор.
И панорама глазу - без изъяна.

Венецианских ваз хорош узор,
но только с Максовых великих пор
земля нагая стала легче манны.


VI.
Земля нагая стала легче манны
для тех, кто был здесь. Море, помнишь, а? -
как здесь гостили цепкий Бенуа,
точеный Брюсов, Бунин окаянный,

пришелец с 'Башни' Вячеслав Иванов,
стихийная Марина, Белый А.,
миф Макса - Черубина Габриак:
И соляная каменная Анна,

и тезка Горький, и эстет Бальмонт,
по щиколотку став в античный понт,
рождали строки разного романа.

'Гомер и море:' - слушал Мандельштам:
Свод Коктебеля превращался в храм,
Волошин нежно пестовал титанов.


VII.
Волошин нежно пестовал титанов.
Кузнец, чеканщик человечьих 'я',
он чтил святую плавность бытия -
полдневную незыблемость и прану.

Как истый жрец, молился Солнцу рьяно
и камни призывал к себе в друзья:
С ним не одна разумная змея
лишилась жала древнего обмана.


Поссорить Макса с кем-то невозможно,
не брали верх над ним ни гнев, ни ложь, но
вдруг ясновидец просыпался в нем:

хозяин в руку брал ладонь, и, может,
он знал извилинки души прохожей,
рисуя сердцем, кистью и пером.


VIII.
Рисуя сердцем, кистью и пером,
Макс создавал сплошные акварели.
Сожженная природа Коктебеля
в нем глаз соединила с языком.

Сквозь почву скалы лезли напролом,
приветствуя его, и вслед глядели,
меняя лики: Он стоял у мели,
но видел остро, за земным ядром.

Сквозь мифопоэтичность миражей
Макс чуял оси точных чертежей
и трепет прочной буквенной колонны.

Латинский Дух алкеевых страниц,
он пред историей склонялся ниц -
в хитоне, босоногий, всевлюбленный.


IX.
В хитоне, босоногий, всевлюбленный,
он с детства путешествия любил.
И азиатскую арбу, и Нила ил,
и лотос, и тибетские поклоны -

в душе. Попал в Париж во время оно.
И бархатную куртку там носил,
дышал, кипел и жил что было сил:
Но в Коктебель тянулся непреклонно.

Он с 'серой розой' сравнивал Париж.
И город подарил любовь, но тишь
желанную - Парижа знало ль лоно?

Среди классических страдалиц Маргарит
Волошин выбрал пару. Мир стоит.
Макс сочинял извечные законы.


X.
Макс сочинял извечные законы,
вводя Сабашникову в крымский рай.
Впорхнул светлоресничный, рыжий май
в покои сердца, синей бухты склоны.

В ветвях Версаля Зевс узнал Юнону.
Ах, в галереях Лувра: 'Слово дай -
Любить!' Черед твой, Гретхен - так играй
брезгливо сердцем, древняя матрона!

Макс был в Париже свой, не кто попало,
живой типаж Латинского квартала -
Марго и обронила честь свою.

Пан брызжет счастьем. Но судьба такая -
жить, призрак тонкой Гретхен упуская,
объединяя всех в своем раю.


XI.
Объединяя всех в своем раю,
Елена (мать) звалась великой Пра.
Кормила люд амброзией с утра
в сапожках, шароварах: 'Я в строю.

Орлиный профиль, красоту свою -
в табачный дым. Я вся уже вчера.
Сегодня - Макс, рожденный мною Ра.
Сурова внешне, я юдоль сдаю

прохожим странникам. У щиколоток льва
гляжу, как горькая полынная трава
с главы его летит мне на седины.

Германско-запорожских Макс кровей.
Его усыновили суховей
и Русь - в устах живущая былина'.


XII.
И Русь - в устах живущая былина,
и Франция - культурный Монпарнас, -
свидетели, как богатырь Пегас
ваялся Максом из подручной глины.

Сам бандурист, гусляр, свободный инок,
Волошин знал тягучий русский сказ,
куплет французский - пляж пускался в пляс
и сок стихов жал из аквамаринов.

В гражданскую проклятую войну
Макс (зря?) ничью не выбрал сторону.
Он стал за мать, которая невинна

в сыновних распрях. Белый, Красный брат
сливались в розовом. И Русь, простой солдат,
дышала жарко в спину исполину.


XIII.
Дышала жарко в спину исполину
история житий, вождей, вожжей,
убийства в Угличе, раскола, мятежей,
'кровавых воскресений': Стаей длинной

слетелись в Коктебельскую долину
за Максом мифы, для живых уже
открылся грот: Ликуя, жен, мужей
встречал Волошин свистом соловьиным.

Лилит (?) болит в груди, где холст-рубаха
в крови от сердца. Сам, из горстки праха,
создал он Еву. Но любовь ничью

так не ценил, как зов земли-константы.
О чем шептали крымские атланты
живущему у мира на краю?


XIV.
Живущему у мира на краю
и с миром отошедшему - раздолье:
Он не терпел преграды, копья, колья,
лишь - горы, море, степь и слов струю:

При жизни видел крымский Гамаюн
свой лик-гору на Черном море. Солью
покрыты веки, лоб тяжел: Весло ли
рыбарь замедлит, думы взяв в ладью?..

Могила в самом сердце Киммерии.
Вкруг Феодосия, Судак и дух Марии,
второй супруги, плачут здесь втроем.

Могучее в глубинах моря тело.
Над Коктебелем снова Солнце село,
и стала сила Слова серебром.


XV.
:И стала сила Слова серебром
седой полыни на кудрях у Пана.
Киммериянину Максимилиану
со дна морского вышел Крым как Дом.

Суровый Коктебель спит добрым сном,
земля нагая стала легче манны.
Волошин нежно пестовал титанов,
рисуя сердцем, кистью и пером.

В хитоне, босоногий, всевлюбленный,
Макс сочинял извечные законы,
объединяя всех в своем раю.

И Русь - в устах живущая былина -
дышала жарко в спину исполину,
живущему у мира на краю.

* * *