Будь нашим современником Хайям - 
Небес коснуться мог бы он рукою, 
Но истину, отдавшись непокою, 
Как встарь, искал бы, дерзок и упрям.

И не ко всем поэтам наших дней
Проникся б чувством он благоговейным, 
И верю, Циолковского с Эйнштейном 
Мы видели б в числе его друзей.

И со звездой незримой на челе
Стремился, зная цену слов и хлеба, 
Проникнуть в тайну неба на земле 
И посвятить в земные тайны небо. 

И больше нас, с былым огнем в крови,
Страдал бы на путях, ему угодных, 
Он в поисках блаженства и любви 
И в поисках поступков благородных. 

И, пребывая в славе и чести, 
Мечтал бы он, неся призванья бремя, 
В подлунном мире истину найти, 
Не найденную в собственнее время.

Вот так умереть - как Коперник - от счастья,
Ни раньше, ни позже - теперь,
Когда даже жизнь перестала стучаться
В мою одинокую дверь.
Когда на пороге - заветная книга,
Бессмертья загробная весть,
Теперь - уходить! Промедленья - ни мига!
Вот высшая участь и честь.

"Ковчег под предводительством осла -
Вот мир людей. Живите во Вселенной.
Земля - вертеп обмана, лжи и зла.
Живите красотою неизменной.

Ты, мать-земля, душе моей близка -
И далека. Люблю и смех и радость,
Но в радости моей - всегда тоска,
В тоске всегда - таинственная сладость!"

И вот он посох странника берёт:
Простите, келий сумрачные своды!
Его душа, всем чуждая, живёт
Теперь одним: дыханием свободы.

"Вы все рабы. Царь вашей веры - Зверь:
Я свергну трон слепой и мрачной веры.
Вы в капище: я распахну вам дверь
На блеск и свет, в лазурь и бездну Сферы.

Ни бездне бездн, ни жизни грани нет.
Мы остановим солнце Птолемея -
И вихрь миров, несметный сонм планет,
Пред нами развернётся, пламенея!"

И он дерзнул на все - вплоть до небес.
Но разрушенье - жажда созиданья,
И, разрушая, жаждал он чудес -
Божественной гармонии Созданья.

Глаза сияют, дерзкая мечта
В мир откровений радостных уносит.
Лишь в истине и цель и красота.
Но тем сильнее сердце жизни просит.

"Ты, девочка! ты, с ангельским лицом,
Поющая над старой звонкой лютней!
Я мог твоим быть другом и отцом...
Но я один. Нет в мире бесприютней!

Высоко нес я стяг своей любви.
Но есть другие радости, другие:
Оледенив желания свои,
Я только твой, познание - софия!"

И вот опять он странник. И опять
Глядит он вдаль. Глаза блестят, но строго
Его лицо. Враги, вам не понять,
Что бог есть Свет. И он умрёт за бога.

"Мир - бездна бездн. И каждый атом в нём
Проникнут богом - жизнью, красотою.
Живя и умирая, мы живём
Единою, всемирною Душою.

Ты, с лютнею! Мечты твоих очей
Не эту ль Жизнь и Радость отражали?
Ты, солнце! вы, созвездия ночей!
Вы только этой Радостью дышали".

И маленький тревожный человек
С блестящим взглядом, ярким и холодным,
Идёт в огонь. "Умерший в рабский век
Бессмертием венчается - в свободном!

Я умираю - ибо так хочу.
Развей, палач, развей мой прах, презренный!
Привет Вселенной, Солнцу! Палачу! -
Он мысль мою развеет по Вселенной!"

Даже в малые истины
            людям не сразу верится.
И хотя моя истина
            так проста и неоспорима,
но едва я сказал им,
            что эта планета вертится,
я был тотчас же проклят
                 святыми отцами Рима.

Вышло так, что слова мои
                 рушат некие правила,
оскверняют душу
               и тело бросают в озноб.
И стал я тогда
              опасным агентом дьявола,
ниспровергателем
                  вечных земных основ.

На меня кандалы не надели,
                  чтоб грёб на галере,
свой неслыханный грех
       искупая в томительном плаванье,
а сложили костёр,
             настоящий костёр,
                          чтоб горели
мои грешные кости
          в его очистительном пламени.

Я заглатывал воздух
                ещё не обугленным ртом.
Сизоватым удушливым дымом
                      полнеба завесило.
Поначалу обуглились ноги мои,
                               а потом
я горел, как свеча,
          я потрескивал жутко и весело.

Но была моя правда
                  превыше земного огня
и святейших соборов,
          которыми труд мой не признан.
О природа,
        единственный бог мой!
                          Частица меня
пребывает в тебе
               и пребудет
                       отныне и присно!

Остаюсь на костре.
           Мне из пламени выйти нельзя.
Вот опять и опять
              мои руки верёвками вяжут.
Но горит моё сердце,
              горит моё сердце, друзья,
и в глазах моих тёмных
                горячие искорки пляшут.

Мы живём, сражаясь и любя,
Но живём совсем не для себя!
Разве что-то личное лелея,
Руки в небо человек простёр,
Продолжая дело Галилея,
Обрекая тело на костёр?
А его уста - смолчать могли,
Молодости светлой не губя...
Только он - совсем не для себя
Утверждал вращение земли!
У него к корысти - отвращенье.
Да и что за прибыль от вращенья?
...А костёр гудит, дымит, клубя...
Человек живет не для себя!
Если для себя - тогда к чему
В собственную плоть вводить чуму?
Над ретортой хлороформ глотать?
В мрачных одиночках голодать?
Если для себя - зачем ладони
Подставлять под стронций и плутоний?
Кровь свою горячую сдавать?
На непрочных льдинах дрейфовать?
Человек делами перегружен.
И ему - не выжить одному!
Да и сам себе - зачем он нужен,
Если он не нужен никому?

Был мальчишка свален скарлатиной -
и пришла нежданная беда:
этот мир, певучий, соловьиный,
для него замолкнул навсегда.
Но,
когда земля прохладой дышит
и росой
вечерний луг покрыт,
он один, глухой мальчишка, слышал,
как звезда с звездою говорит.
Хорошо
легко раскинуть руки
и лететь
меж светлых звездных вех!..

Жил потом
в Рязани и Калуге
нелюдимый строгий человек.
И купцам, чиновникам и прочим
непривычно было и чудно,
что горит над городом
все ночи
в мезонине
дерзкое окно.
Поздний час.
А он огня не гасит.
Чертежи на ветхий стол легли.
Вот
по той начертанной им трассе
рвутся в космос чудо-корабли.

Я представляю этих зим калужских 
мохнатый снег и зимний лёд, 
детишек на салазках узких, 
дворняжку Жучку у ворот 
и то крыльцо, и домик тихий 
и тот, на ветхих лапах, стол, 
где время плавилось как в тигле, 
и космос на сближенье шёл.
                   
Ещё аэроплан похожим 
в те времена глухие был 
на птеродактиля без кожи, 
на этажерку с парой крыл, 
а калужанин крутолобый, 
задув в семилинейке свет, 
сквозь древний потолок Европы 
уже летел в семью планет, 
уже, забыв судьбы обиды, 
под колдовской напев зимы 
рассчитывал всю ночь орбиты, 
чтоб в небе не блуждали мы.
И, слыша грохот реактивный, 
метеоритный свист ракет, 
я вижу дом неприхотливый, 
семилинейки сонный свет, 
бумаги, абажура тени, 
весь домик тот, весь город тот, 
откуда начал русский гений 
свой ослепительный полёт.

На столе у купца - сёмга, сало, грузди...
Он живёт для того, чтобы есть да пить.
В огороде гения растет капуста -
надо что-то есть, чтобы жить...
Ах, Калуга, луговая, захолустная!
Выживем, придумаем что-нибудь.
Млечный Путь над головой - огород капустный.
Под ногами огород - Млечный Путь!
Гений сыт звездами. В трубах телескопов
капустные созвездия - гости в дом.
Ещё вся Россия - огород невскопанный.
Нынче огород - скоро космодром.
Гений ест капусту, а купцы - пузаты.
Судьба себя как хочет, так и ведёт.
...Долгий след ракеты, как рукоять лопаты,
всаженной в космический огород...

...Здесь Циолковский жил. Землёю этой
Засыпан он. Восходит лунный диск, 
И на него космической ракетой 
Пророчески нацелен обелиск. 
А он не думал вечно спать в могиле. 
Считал он: "Космос нужен для того, 
Чтоб дружным роем люди в нем кружили, 
Которые бессмертья заслужили, - 
Ведь воскресят их всех до одного!" 
Он был великим. Он был гениальным. 
Он путь открыл в те, звёздные края... 
Училась у него в епархиальном 
Учительница первая моя.

Одержим человек неброский -
Лишь Калуге одной знаком -
Глуховатый старик Циолковский,
Слывший издавна чудаком.

Самодельным рупором старым,
Выставляя его в окно,
Слушал то, что теперь радарам
Уловить не всегда дано.

Слушал голос иных созвездий.
Верил - голос этот живой.
Нам не ведать, какие вести
Он улавливал в час ночной.

Жаль, ему не хватило жизни
На последний рывок к мечте;
Но на смену спешит сподвижник,
Смело рвущийся к высоте.

Так, космической вняв науке,
Притяженья пробив гранит,
Королёва умелые руки
Закрутили спираль орбит.

Время лопается от натуги.
Век космический за стеной.
И висит на стене в Калуге
Рупор старенький жестяной.

Нет больше глаз, которые взирали
Сквозь Млечный Путь в неведомые дали
На блеск таинственных светил, чьи стаи
В той тёмной пустоте вкруг нас блуждали.

В них погружаясь, он открыл воочью
Мильоны солнц, похожих на земное,
И постоянно видел пред собою
Вселенными увенчанные ночи.

Гордитесь же, что рядом с нами жил
Тот человек, на удивленье всем
Не хвастаясь и не гордясь ничем.
Должно быть, он познал секрет светил
И то, как мириады их от века,
Сияя, скромности учили Человека.

В огромной и загадочной вселенной
Как призраки живем на призрачной земле.
Но все же мы с улыбкою надменной
Идем вперед. Одни. В бездонной мгле...
 
Мы создаем свои миры, как боги,
Из сингулярностей. Рождаем звезды мы.
Мы открываем новые дороги
В потусторонний мир проклятой тьмы.
 
За краем гравитационной бездны,
Во мраке черных дыр, в пространстве без прикрас
Мы ищем красоту гармонии небесной
И тайна бытия благословляет нас.
 
На этот подвиг страстный, дерзновенный,
На риск, на поиск истины самой.
И мы услышим музыку Вселенной
И краски мира выльем пред толпой.