Случились вместе два АстрОнома в пиру
И спорили весьма между собой в жару.
Один твердил: "Земля, вертясь, круг Солнца ходит";
Другой, что Солнце все в собой планеты водит.
Один Коперник был, другой слыл Птоломей.
Тут повар спор решил усмешкою своей.
Хозяин спрашивал: "Ты звёзд теченье знаешь?
Скажи, как ты о сём сомненье рассуждаешь?"
Он дал такой ответ: "Что в том Коперник прав,
Я правду докажу, на Солнце не бывав.
Кто видел простака из поваров такова,
Который бы вертел очаг кругом жаркова?"

Оттоле землю все считали посреде.
Астроном весь свой век в бесплодном был труде,
Запутан циклами, пока восстал Коперник,
Презритель зависти и варварству соперник.
В средине всех Планет он солнце положил,
Сугубое земли движение открыл:
Одним круг центра путь вседневный совершает,
Другим круг солнца год теченьем составляет.
Он циклы истинной Системой растерзал
И правду точностью явлений доказал.
Потом Гугении, Кеплеры и Невтоны,
Преломленных лучей в Стекле познав законы,
Разумный подлинно уверили весь свет,
Коперник что учил, сомнения в том нет.

Движенья нет, сказал мудрец брадатый1.
Другой2 смолчал и стал пред ним ходить.
Сильнее бы не мог он возразить;
Хвалили все ответ замысловатый.
Но, господа, забавный случай сей
Другой пример на память мне приводит:
Ведь каждый день пред нами солнце ходит,
Однако ж прав упрямый Галилей.

Отмечали
Вы, схоласты,
Птолемея
Юбилей.

Но дошла к вам
Лет так за сто
Весть, что прав был
Галилей.	

Но
Плечами вы пожали:
Мол, отрёкся
Галилей!

Отмечать
Вы продолжали
Птолемея
Юбилей.

Твердили пастыри, что вреден
И не разумен Галилей.
Но, как показывает время.
Кто неразумней - тот умней...
Зачем их грязью покрывали?
Талант - талант, как ни клейми.
Забыты те, кто проклинали.
Но помнят тех, кого кляли.

Кто дух зажёг, кто дал мне лёгкость крылий?
Кто устранил страх смерти или рока?
Кто цепь разбил, кто распахнул широко
Врата, что лишь немногие открыли?

Века ль, года, недели, дни ль, часы ли
(Твоё оружье, время!) - их потока
Алмаз и сталь не сдержат, но жестокой
Отныне их я не подвластен силе.

Отсюда ввысь стремлюсь я, полон веры,
Кристалл небес мне не преграда боле,
Рассёкши их, подъемлюсь в бесконечность.

И между тем, как все в другие сферы
Я проникаю сквозь эфира поле,
Внизу - другим - я оставляю Млечность.

...Джордано Бруно рос в монастыре. Тайком
Читал Ван-Гельмонта и Регио-Монтана.
Кадильниц хриплый звон и гул органа днём
Он слушал. Ночью труд и мысль. А утром рано
Поёт животное вселенной за окном,
Смеётся девушкой, жужжит листвой платана.
Столетий лопасти проносит колесом
Неисчерпаемый, живородящий дом.

...Тогда он в ереси был обвинён. Но вскоре
Он свищет плетью в лад неслыханным словам
О небе и земле. То в школе, то в соборе
Громя попов, а то - рукой, сквозь копья рам,
Нагнувши клён планет к скамьям аудиторий,
Он весть свою понёс торговым городам,
Где шкуру мир менял, где мысль роилась гуще.
И был сожжён живым, чтоб вслед за ним идущий,

Сжав горсть его золы в суровом кулаке,
Поклялся быть неукротимым!..

Чем чаще слышу я хулу
	Hа эту дисциплину -
Тем громче ей пою хвалу...
	Её я не покину!

Числом любителей она
	Hе может похвалиться,
Хоть, как всё редкое, должна
	Людьми весьма цениться.

Hаука эта с юных дней
	Hе будет сердцу милой,
Коль небо в вас наклонность к ней
	С рожденья не вселило.

Hо вы поймёте, господа,
	Её очарованье,
Вступив на трудную всегда
	Стезю образованья.

Узнав небесных тел пути,
	Hам хочется, конечно,
Истоки их красы найти
	Сияющей, извечной.

Всю подноготную понять
	Механики небесной -
Ужели может ум занять
	Загадка интересней?

Кто не учён - те лишены
	Завидного уменья:
Светил - и солнца, и луны -
	Предсказывать затменья,

Определять, когда назад
	Воротится комета,
Иль вычислять объёмов ряд...
	Заманчиво все это!

Хвалить науку мне сию
	Hет надобности, впрочем,
Хотя пример я подаю
	До знанья неохочим.

Ведь толку от моих похвал
	Hаверное не будет:
Те, кто науку не познал,
	О ней неверно судят.

Невежда пялится тупой
	Hа сонмы звёзд лучистых,
Hе больше смысля, чем слепой -
	В ландшафтах живописных.

А тот, кого влекут мечты,
	Hаукой умудрённый,
Hа землю с горней высоты
	Взирает восхищённо.

Сию науку небеса
	Послали, очевидно,
Чтоб объяснить все чудеса
	Махины шаровидной.

Величье Бога осознать
	Hаука та поможет,
А всем безбожникам - прогнать
	Сомненье, что их гложет.

Ньютон под яблоней сидел.
Вот-вот должна прийти идея.
А плод над ним уже созрел,
К земле всей массой тяготея.
Умолкли птицы. Тишина.
Зажглись далёкие светила,
И спелым яблоком Луна
Повисла в небе и светила.
Он мыслил, а Луна, кружась,
С Землёю Солнце огибала.
Вещей невидимая связь
В ту ночь яснее проступала.
Ньютон взглянул на небосвод...
Но ветка дрогнула, и вот
На землю яблоко упало...
И понял учёный, что нитью одной
Связано яблоко с жёлтой Луной.
И яблоком спелым упала б Луна,
Когда б не вращалась так быстро она.
Все тяготеют друг к другу!
И, падая, мчатся по кругу.
Он понял закон для Земли и Небес:
Вращаясь, планеты теряют свой вес!
И яблоко, падая, - тоже
По весу с планетою схоже.
И может быть, самый великий закон -
ВСЕОБЩИЙ ЗАКОН ТЯГОТЕНИЯ:
Вращенье планет объясняет нам он
И яблок румяных паденье!

Построил школьник телескоп
(Тринадцатый мальчишке год).
И по уступам горных троп
К нему во двор спешит народ.

Соседи смотрят в вышину.
- Эх, полететь бы на луну!
Так хорошо она видна, -
Недалеко от нас луна.

До поздней ночи о луне
Идет беседа в тишине.
- Попасть туда хотя бы раз,
Потом обратно - на Кавказ!

Полночных солнц к себе нас манят светы...
В колодцах труб пытливый тонет взгляд.
Алмазный бег вселенные стремят:
Системы звёзд, туманности, планеты,

От Альфы Пса до Веги и от Бэты
Медведицы до трепетных Плеяд -
Они простор небесный бороздят,
Творя во тьме свершенья и обеты.

О, пыль миров! О, рой священных пчёл!
Я исследил, измерил, взвесил, счёл,
Дал имена, составил карты, сметы...

Но ужас звёзд от знанья не потух.
Мы помним всё: наш древний, тёмный дух,
Ах, не крещён в глубоких водах Леты!

Огни блестящие во глуби светло-синей,
О непорочный блеск небесного венца!
О звёзды! Слава вам! Божественной святыней
Зажглись вы над землёй, - и длитесь без конца.

А люди, жалкий род, несчастный и мгновенный, 
Которому дано единый миг дышать, 
В лазурь глаза вперив, поет вам гимн священный, 
Торжественный привет идущих умирать.

Опять усталый блеск лучистого сапфира
померк на небесах. Живую бездну мира
дыханье вечности разверзло надо мной.
И глубина моя со звёздной глубиной
слилась в одну печаль... О, страшный храм эфира!
Пустынный омут тьмы! К тебе влекусь мечтой...
в тиши моей поёт о тайне неземной
вселенской тишины таинственная лира.

Во всём - единый бред, единый мрак - везде.
Мне жутко. Я молюсь. И от звезды к звезде,
от солнца к солнцу, ввысь, в надмирные обрывы,-
туда, где нет ни звёзд, ни мрака, ничего,
стремят мой пленный дух безмерные порывы...

О, Боже! Защити от неба Твоего.

Был литургийно строен и прекрасен
Средневековый мир. Но Галилей
Сорвал его,
Зажал в кулак
И землю
Взвил кубарем по вихревой петле
Вокруг безмерно выросшего Солнца.
Мир распахнулся в центильоны раз.
Соотношенья дико изменились,
Разверзлись бездны звёздных Галактей -
И только Богу не хватило места.
Пытливый дух апостола Фомы,
Воскресшему сказавший:
"Не поверю,
Покамест пальцы в рану не вложу", -
Разворотил тысячелетья веры.
Он очевидность выверил числом,
Он цвет и звук проверил осязаньем,
Он взвесил свет, измерил бег луча,
Он перенёс все догмы богословья
На ипостаси сил и вещества.
Материя явилась бесконечной,
Единосущной в разных естествах,
Стал Промысел всемирным тяготеньем,
Стал вечен атом, вездесущ эфир:
"Его ж никто не видел и нигде".
Исчисленный Лапласом и Ньютоном,
Мир стал тончайшим синтезом колёс,
Эллипсов, сфер, парабол - механизмом,
Себя заведшим раз и навсегда
По принципам законов сохраненья
Материи и Силы.
            Человек,
Голодный далью чисел и пространства,
Был пьян безверьем -
Злейшею из вер...

Но неуёмный разум разложил
И этот мир, построенный на ощупь
Вникающим и мерящим перстом.
Всё относительно: и бред, и знанье.
Срок жизни истин - двадцать-тридцать лет -
Предельный возраст водовозной клячи.
Мы ищем лишь удобства вычислений,
А в сущности, не знаем ничего:
Ни ёмкости, ни смысла тяготенья,
Ни масс планет, ни формы их орбит,
На вызвездившем небе мы не можем
Различить глазом "завтра" от "вчера".
Нет вещества - есть круговерти силы;
Нет твёрдости - есть натяженье струй;
Нет атома - есть поле напряженья
(Вихрь малых "нет" вокруг большого "да").
Нет плотности, нет веса, нет размера -
Есть функции различных скоростей.
Всё существует разницей давлений,
Температур, потенциалов, масс;
Струи времён текут неравномерно;
Пространство - лишь многообразье форм.
Есть не одна, а много математик;
Мы существуем в космосе, где всё
Теряется, - ничто не создаётся;
Свет, электричество и теплота -
Лишь формы разложенья и распада,
А человек - могильный паразит,
Бактерия всемирного гниенья.
Вселенная - не строй, не организм,
А водопад сгорающих миров,
Где солнечная заверть - только случай
Посереди необратимых струй.
Бессмертья нет. Материя конечна.
Число миров исчерпано давно.
Все тридцать пять мильонов солнц
Возникли
В единый миг
И сгинут все зараз.
Всё бытие случайно и мгновенно.
Явленья жизни - беглый эпизод
Между двумя безмерностями смерти.
Сознанье - вспышка молнии в ночи,
Черта аэролита в атмосфере,
Пролёт сквозь пламя вздутого костра
Случайной птицы, вырванной из бури
И вновь нырнувшей в снежную метель.

Как глаз на расползающийся мир
Свободно налагает перспективу
Воздушных далей, облачных кулис,
И к горизонту сводит параллели,
Внося в картину логику и строй, -
Так разум среди хаоса явлений
Распределяет их по ступеням
Причинной связи, времени, пространства
И укрепляет сводами числа.
Мы, возводя соборы космогоний,
Не внешний в них отображаем мир,
А только грани нашего незнанья.
Системы мира - слепки древних душ,
Зеркальный бред взаимоотражений
Двух противопоставленных глубин.
Нет выхода из лабиринта знанья
И человек не станет никогда
Иным, чем то, во что он страстно верит...

Мечты и бред, рождённые темницей!
Решётки и затворы расшатал
Каноник Фрауенбургского собора
Смиреннейший Коперник; Галилей,
Неистовый и зоркий, вышиб двери;
Размыкал своды, кладку разметал
Напористый и доскональный Кеплер;
А Ньютон - Дантов космос, как чулок
Распялил, выворотил наизнанку.
Все то, что раньше было Сатаной,
Грехом, распадом, косностью и плотью,
Всё вещество в его ночных корнях,
Извилинах, наростах и уклонах -
Вся тёмная изнанка бытия
Легла фундаментом при новой стройке.
Теперь реальным стало только то,
Что можно было взвесить и измерить,
Коснуться пястью, выразить числом.
И новая вселенная возникла
Под пальцами апостола Фомы.
Он сам ощупал звёзды, взвесил землю,
Распялил луч в трёхгранности стекла,
Сквозь трещины распластанного спектра
Туманностей исследовал состав,
Хвостов комет и бег миров в пространстве,
Он малый атом ногтем расщепил
И стрелы солнца взвесил на ладони.
В два-три столетья был преображён
Весь старый мир: разрушен и отстроен.
На миллионы световых годов
Раздвинута темница мирозданья,
Хрустальный свод расколот на куски
И небеса проветрены от Бога.

...И разум вскрыл такие недра недр,
Что самая материя иссякла,
Истаяла под ощупью руки...
От чувственных рельностей осталась
Сомнительная вечность вещества,
Подточенного тлею Энтропии;
От выверенных Кантовых часов,
Секундами отсчитывавших время, -
Метель случайных вихрей в пустоте,
Простой распад усталых равновесий.
Мир стёр зубцы Лапласовых колес,
Заржавели Ньютоновы пружины,
Эвклидов куб - наглядный и простой -
Оборотился Римановой сферой:
Вчера Фома из самого себя
Ступнею мерил радиус вселенной
И пядями окружность. А теперь,
Сам выпяченный на поверхность шара,
Не смог проникнуть лотом в глубину:
Отвес, скользя, чертил меридианы.
Так он постиг, что тяготенье тел
Есть внутренняя кривизна пространства,
И разум, исследивший все пути,
Наткнулся сам на собственные грани,
Библейский Змий поймал себя за хвост...

Я - обезумевший в лесу Предвечных Числ, 
Со лбом, в бореньях роковых 
Разбитым о недвижность их!

На жёсткой почве, с прямотой иглы,
Глухого леса высятся стволы;
Их ветки - молний извиванья;
Вверху-квадратных скал углы,
Громады страха и молчанья;
И бесконечность в вышине
Алмазных звёзд, с небес ко мне
Глядящих, - строги и суровы;
И за покровами покровы
Вкруг золотой Изиды, в вышине!

Я - обезумевший в лесу Предвечных Числ!

Как взоры пристальны их роковых проблем! 
Первичные, они - пред нами суть затем, 
Чтоб в вечности пребыть такими ж! 
От их всевластных рук вселенной не отымешь,
Они лежат на дне и в сущности вещей, 
Нетленно проходя сквозь мириады дней.

Я - обезумевший в лесу Предвечных Числ!

Открою я глаза: - их чудеса кругом! 
Закрою я глаза: - они во мне самом! 
За кругом круг, в бессчётных сочетаньях, 
Они скользят в воспоминаньях, 
Я погибаю, я пропал, 
Разбив чело о камни скал, 
Сломав все пальцы об утёсы... 
Как бред кошмара - их вопросы!

Я - обезумевший в лесу Предвечных Числ!

Вы тексты от каких затерянных страниц?
Остатки от какой разрушенной вселенной?
Ваш отвлечённый взор, взор глаза без ресниц, -
Гвоздь, проходящий в сталь, меч, острый неизменно!
От ваших пристаней кто вдаль не отплывал?
Но гибли все ладьи о зубья тайных скал.

Я - обезумевший в лесу Предвечных Числ!

Мой ум измучен и поник
На берегах спокойных книг,
В слепящем, словно солнце, мраке;
И предо мной, во мгле теней,
Клубком переплетённых змей
Взвиваются хмельные знаки.
Я руки протянул во мгле:
Но вашей тяжестью к земле 
Я наклонён в порыве смелом, 
Я изнемог, я изнемог - 
На переходах всех дорог
Встречаться с вами, как с пределом!

Я - обезумевший в лесу Предвечных Числ!

Доколе ж длительная пытка 
Отравленного их напитка, 
Вливаемого в грудь с высот? 
Как знать, реальность или тени 
Они? но, холоден, как лёд,
Их роковой закон гнетёт 
Чудовищностью нарушений! 
Доколь бессчётность в вышине 
Алмазных звёзд, в их вечном сне, 
Взор устремляющих ко мне 
Неумолимо и сурово? 
О, вечно ль не сорвать покрова 
Вкруг золотой Изиды, в вышине!

Свеченье протуберанцев.
			Смещенье солнечных пятен.
Как мир этот необъятен, 
			и тёмен, и непонятен.
Пред храмом его высоким
			бессильно толпясь у входа,
одни говорят - Всевышний! -
			другие твердят - Природа!
Я ввысь возношу ладони,
			куда и кому не зная.
Небесная твердь безмолвна.
			Безмолствует твердь земная.
К кому ж я опять взываю
			так набожно, так безбожно -
простите меня, простите! -
			помилуйте, если можно!?

Древнее, 
	неразгаданное пространство 
смотрит на землю 
		холодно и бесстрастно. 
В тёмных глубинах 
		маленькой светлой точкой 
спутник сейчас проходит 
			орбитой точной.
Чтоб заглянуть 
		в безвестные те высоты, 
ни к чему ни двадцатый этаж, 
			ни сотый.
Лучик зелёный, 
		парящий в туманных сферах, 
виден отчётливо 
		в этих осенних скверах, 
где под грибком раскрашенным 
			из фанеры 
утром играют в шашки 
			пенсионеры, 
где возле булочной 
		пахнет горячей сдобой - 
здесь, на земле этой будничной, 
		строгой и доброй.
А помню ещё - 
		за звёздным его полетом 
я наблюдал и в поле однажды 
			летом.
И был он так ясен 	
		в поле 
			под чёрным небом, 
в поле, 
	где сладко пахло 
			печёным хлебом, 
где и доселе 
		тёмные эти дали 
всё ещё что-то помнили 
			о Дедале, 
смутное что-то, тёмное 
			об Икаре, 
что-то о божьем гневе, 
		о божьей каре.
Там, над обрывом, 
		тополи шелестели, 
словно бы крылья 
		в небо взлететь хотели, 
словно бы крылья 
		в небо взлететь пытались, 
путались, 
	расплетались, 
		переплетались, 
и за ночным овином, 
		за старой ригой, 
где-то за дальним лугом, 
		над тёмным логом 
всё раздавалось - 
		прыгай, Иване, прыгай! -
всё шелестело - 
		с богом, Иване, с богом!

Я сказал "бип-бип", и вы уже поняли, 
				что я имею в виду.
Ракеты в небо ночное подняли 
				маленькую звезду.
А чужая планета, как шарик, вертится, 
				мигает вдали, зовёт.
С детства хочется, с детства верится: 
				кто-нибудь там живёт.
Это свойственный человечеству, 
				нашей крови земной, 
с дней колыбели - страх одиночества, 
				только масштаб иной.
И я швыряю гудящим мячиком 
				в полночные небеса.
И он там бредёт одиноким мальчиком 
				сквозь сумрачные леса.
Он пробирается чёрной чащею, 
				чёрную мнёт траву
И в чащу, в её темноту молчащую, 
				громко кричит: "Ау!"
А тьма кромешная всё не кончится. 
				А лес-то непроходим.
А мы не верим, а нам не хочется - 
				одиночества не хотим.
В звезду оранжевую и в зелёную, 
				вглядываясь, зову.
Как маленький мальчик, на всю Вселенную, 
				громко кричу: "Ау!"

Как по нити, как по нити,
Продолжая свой полёт, 
Всё быстрее по орбите 
Космоплаватель плывёт.

А внизу - поля и реки,
Домны, трубы, города -
Подо всем смежает веки
Океанская вода.

Будет дождь стучать по лугу,
Будут пчёлы ворожить...
Кто пустил его по кругу
В беспредельности кружить?

Светят звёзды ледяные,
Нету радуги-дуги.
Пусты околоземные,
Колоземные круги.

Безотзывным числит глазом
Он светил пути вдали -
Что там ищет чистый разум
В галактической пыли?

Только там, в полях эфира,
Отзываясь на полёт,
Мира вдруг фальшивит лира,
Песнь безладную поёт.

И тогда перуны с кручи -
Громы-молнии гремят,
Ходят тучи, бродят тучи,
Нивы тучные горят.

Мрёт в пути внезапно птица,
Светят мертвенно холмы,
В сентябре горит грибница,
Снега нет среди зимы.

Но летит, летит землянин,
Воплощая зов мечты,
Был оратай-поселянин,
Стал насельник пустоты.

Выше неба, выше крыши,
Радость гордому уму - 
Всё вперёд, а что там выше - 
То неведомо ему.

В лунной пыли отпечатан сапог - 
вот он, божественный след человека, 
оттиском грубым XX века 
он возлежит среди лунных дорог. 
Метит под дых его крепкий носок, 
и межпланетный каблук добивает, 
а человечество делает вдох - 
и тяжело СО2 выдыхает...
Явленый сон предстаёт наяву: 
вытоптав напрочь земную траву, 
вытравив воздух планеты зелёной, 
тленный создатель безумной игры 
нынче пятой попирает миры,- 
всё начиналось с подошвы рифлёной.

Не посылайте в космос шутников -
совет таков.

Четырнадцать безжизненных планет
и несколько комет, и две звезды,
в полёте к третьей
насмешники утратят юмор.

Космос - таков, как есть,
и, значит, безупречный.
Факт этот шутники простить не смогут.
Их ничего не радует:
ни время - поскольку слишком медленно течёт,
ни красота - нет у неё изъянов,
величие - не слышит их насмешек.
Все поражаются,
они - зевают.

В полёте же к звезде четвёртой 
ещё похуже будет.
Усмешки кислые,
расстройства сна, координации движений,
реплики глупые, как например:
сыр у вороны в клюве,
лик у святого мухами загажен,
а в ванной - обезьяна.
Ну да, бывало в жизни.

Недальновидны.
Бесконечности предпочитают четверг.
И примитивны.
Мелодии высоких сфер 
предпочитают пару нот фальшивых.

Всего уютней им в щели
между теорией и практикой,
следствием и причиной.
Но в космосе - не на Земле, здесь нет щелей.

При подлёте к тридцатой планете 
(безнадёжно пустынной)
вообще не выйдут наружу -
голова болит или палец.
Как это скандально и стыдно.
Такие деньги впустую.

Многотонный корабль сотрясала стальная вибрация; 
лак и ржавчина с треском на головы нам низвергались; 
штурман правил на солнце. И полные сопла выбрасывали
в пустоту - феерический след отгоревшего газа.

Были годы полёта - как годы напрасного праздника... 
И в стальной скорлупе над маршрутом склонялись упрямо
онемевшие лбы. И ладони вспотевшие прятались 
от взиравших лукавыми цифрами цепких экранов.

И питала нас ненависть - утром, в обед, или вечером - 
к этим лицам, сплоченным в гримасы без проблеска мысли, 
к их зеркальным очкам - почерневшим, прицельно неверящим -
и к Земле, разучившейся верить в созвездья и мифы.

Было время шальных скоростей. Бездны рушились с визгом. 
На коротких волнах - так предсмертно пульсируют струны - 
сонмы дряхлых пульсаров прерывисто, горько завидовали; 
и шарахались прочь апатичные пьяные луны.

Были долгие годы. И к нам ожидание ластилось - 
как змея, что свернулась в кольцо, чтобы хвост свой ужалить... 
Но однажды, взглянув, мы увидели ту же Галактику, 
от которой - в своей непомерной гордыне - бежали.

Мы прозрели наш путь: по лукавой орбите капризного 
Солнца - выжженной Богом медали судьбы. 
Мы молчали от горя и гордости. Притчами 
говорили за нас онемевшие лбы.

Шумела тишина машиной странной
В созвездии Змеи среди планет.
Я мчался в землю ту, которой нет,
С глазами, обнажёнными, как раны.

Я всё смешал, Заветы и Кораны,
И клинопись молниеносных лет
В эфире чёрном мчалась мне вослед,
И вспыхивали звёздные бураны.

Был хруст передвигающихся льдин,
Титаны низвергались, я один
Летел, ресниц лучистых не потупя.

Сквозь тьму стихий я рвался напролом.
Тысячелетий раздирая струпья,
Мне Хаос пел о пламенном былом.

Может, так бы незримо и жил, 
но упала звезда среди ночи 
из июльского роя светил 
в беззащитные детские очи.

Меж бровями прошло остриё, 
опалила холодная сила... 
Заслониться хотел от неё - 
но ладони чуть-чуть не хватило.

Не прохожий я здесь, на Земле, и не гость,
я - беглец из межзвёздных миров,
и алмазной пыльцой окольцована трость,
указавшая путь мне и кров.

Челобитной тоской исцарапанный лоб,
удлинились ресницы от слёз,
современным узором расшитый салоп
давит на плечи, словно утёс.

Ах, зачем этот зов искривлённых пространств,
притяженье звезды голубой!
Никогда, никогда не очнуться от ран,
нанесённых земною судьбой.

Без легенды и славы, без памятных дел,
без начала и, знать, без конца -
никогда, никогда этот скорбный предел
не осилит душа беглеца!

Раздвигая созвездья, как воду над рыбой ночной,
ты глядишь на меня, как охотник с игрушкой стальной,
направляющей шашки в бессвязной забаве ребёнка,
будто все мирозданье всего лишь черта горизонта,
за которым известно, что было и будет со мной.

На обочине неба, где нету ни пяди земли,
где немыслим и свод, потому что его развели
со своим горизонтом - вокруг только дно шаровое,
только всхлип бесконечный, как будто число даровое
набрело на себя, и его удержать не смогли.

И я понял, как небо в себе пропадает - почти
как синяк, как песок заповедный в последней горсти,
если нет и намека земли под твоими ногами,
если сердце, смещённое дважды, кривясь, между нами
вырастает стеной, и её невозможно пройти.

На обочине неба, где твой затаён Козерог
в одиночной кошаре, как пленом объятый зверёк,
где Медведицы воз укатился в другие просторы,
заплетая созвездья распляской в чужие узоры,
мы стоим на пороге, не зная, что это порог.

Коготь Льва, осеняющий чашу разбитых Весов,
разлучает враждой достоверных, как ген, Близнецов -
разве что угадаешь в таком мукомольном угаре!
Это час после часа, поймавшем себя на ударе
по стеклянной твердыне запёкшихся в хор голосов.

И тогда мы пойдём, соберёмся и свяжемся в круг,
горизонт вызывая из мрака сплетением рук,
и растянем на нем полотно или горб черепахи,
долгополой рекой укрепим, и доверимся птахе,
и слонов тяготенья наймём для разгона разлук.

И по мере того как земля, расширяясь у ног,
будет снова цвести пересверками быстрых дорог,
мы увидим, что небо начнёт проявляться и длиться,
как ночной фотоснимок при свете живящей зарницы -
мы увидим его и поймём, что и это порог.

Земли округлая плита
плыла по милости кита
среди вселенского потопа -
твердыня в окруженье звёзд.
За ней плескался рыбий хвост,
точнее - три... Была Европа
на той Земле материком,
а всё, что виделось кругом,
казалось, было объяснимо.
И замыкался горизонт,
был парусу неведом Понт,
и не было на Тибре Рима.
Но точно вспучилась плита -
вот Атлантида залита,
вот хрустнул купол Птолемея...
Шарообразная Земля
летит, орбиту исчисля,
дерзить Копернику не смея.
Как трудно устоять на ней,
когда и Кит, и Водолей
в хаосе тонут первородном,
где рядом с Рыбами Пегас
плывёт, прищурив звёзды глаз, -
где тесно огненным животным...

Древним истинам не верьте: 
Мир красивый, да не тот! 
Называли небо твердью. 
Крепче камня небосвод. 
Твердь наукою разбита. 
Пустота над высотой. 
Лишь летят метеориты, 
Как обломки тверди той.

А всё же
Есть небесный купол -
Из радиации футляр!*
	
Как странно,
Что его нащупал
Мечтатель древний, и за шар
Ещё Земли не принимая,
Воображая, что - плоска,
Но всё же ясно понимая:
Есть нечто вроде колпака.
		
Вот он,
Людской бессмертный разум:
Есть эта сфера, путь лучей,
Чтоб старчески-ребячьим глазом
Понять не сразу суть вещей
И свода тусклое мерцанье
Отвергнуть, а затем принять,
Как отрицанье отрицанья...

Да как за это и пенять!

Темно. Притихшую округу
обходит ночь как часовой.
И время движется по кругу,
по ходу стрелки часовой.

Я не один, ведь этой ночью
с кончиной суетного дня
миров далёких звёздный росчерк
зажёгся в небе - для меня...

Среди тревог, неясных, безотчётных,
Когда и полдень сам осенне-сер, 
Заслушаешься вдруг музЫкой сфер. 
Там, в небе, как на виденных полотнах, 
Как тайнопись под действием тепла 
Иль буквицы на лоскутах берёсты, 
Проступят вдруг медлительные звёзды, 
И видишь словно целый мир насквозь ты, 
И вот сникает, отступает мгла, 
Итак, ты в небо пристальней взгляни, 
В большое небо, коль придет охота, 
И ты поймёшь, как суетны они, 
Твои сиюминутные заботы.

Звезда моя видна из городского
оврага.
	Свыше указует путь.
Хочу на свет попристальней взглянуть,
Но выберусь из холода сырого
на кручу - не могу понять, куда
девается тогда моя звезда.
Спущусь назад -
		горит на небе снова.

Набрякший неба серый полог
чуть-чуть раздвинется,
и я
тотчас найду средь звёзд-иголок
ту, что заветная моя.
- Ну, как тебе живётся?
Здравствуй!
Устала, видимо, и ты...
Терпи, дитёнок мой глазастый,
до самой долгой темноты,
когда мы станем ближе вдвое,
объединяя сердца дрожь,
когда меня землёй прикроют,
а ты - на Землю упадёшь...

Не токмо любопытству на потребу
и не в осанне зрелищам и хлебу
мы лица запрокидываем к небу,
будь вёдро там или ярись гроза,
будь звёзды там или дневные птицы,
будь явь там или отсвет небылицы.
Вне срока это все и вне границы:
Вселенная и мы - глаза в глаза.

Вселенная - одна из вотчин Бога.
И мы - скитальцы у ее порога,
у этого начала и итога
всего, что было, будет или есть.
Глаза в глаза - Вселенная и люди.
Скопленье сути и стремленье к сути.
Явленье чуда и сомненье в чуде.
Весть Бога и привычное "Бог весть..."

Глаза в глаза - бездонность и конечность.
Глаза в глаза - металл и человечность.
Глаза в глаза - кочующая млечность
и неподвижность припланетной тьмы.
Часть мирозданья и его частица.
Библейский томик и его страница.
Мы к небу запрокидываем лица:
глаза в глаза - Вселенная и мы.

Младенческий свой напрягая слух
И космосу внимая жадным ухом,
К хоралам сфер ты остаешься глух
И в шёпот звёзд не проникаешь слухом.
Ещё ты на правах ученика,
Ты - первоклассник, знания убоги,
И ты не понимаешь языка,
Которым говорят с тобою боги.
Как разгадать их совершенный код,
Сложить слова из Буки, Аз и Веди,
Мгновений бег и атомов полет
Прочесть, как словари энциклопедий?
И вот, ещё робея, по складам,
Как "ма-ма" в ученической тетради,
Ты в первый раз, вслед за богами, сам
Выводишь: "Е равно эм-це в квадрате".
Ты только слово первое постиг,
А там, вдали, мерещится такое...
Ты словари захлопнешь - и без них,
Уже как равный, прочитаешь стих,
Начертанный божественной рукою.

Звезда (ты светишь с высоты),
Не возражаем мы, чтоб ты
За облаком свой свет затмила,
Но по ночам средь темноты
Твои лучи светлы, чисты.
Всегда таинственно светило,
Но всё ж нельзя, чтоб никогда
Ты звёздной тайны не открыла.
Скажи нам что-нибудь, звезда,
Чтоб повторять наедине.
Ответ: "Пылаю я всегда".
Но сколько градусов в огне
По Цельсию иль Фаренгейту,
Какие элементы там
Твой свет несут к другим мирам?
Понятным языком сумей ты
Хоть что-нибудь поведать нам.
И как пустынник Китса, строго
Звезда далеких светлых сфер
Даёт нам твёрдости пример
И требует не так уж много -
Хулят иль славят благосклонно,
Не верьте низкому суду,
Избравши что-то как звезду,
Держите путь свой неуклонно.

В расширяющейся вселенной,-
Если это действительно так,-
Что ты чувствуешь, 
Обыкновенный
Человек,
Неучёный простак?

Эти споры о красном смещенье,
Возле них создаваемый шум
Не приводят в смущенье
Твой ум.

И когда 
Разбеганье галактик
Наблюдаешь в космической мгле,
То не столь теоретик, сколь практик,
Обращаешь ты взоры
К земле.
	
Всё
Стремится
Здесь сблизиться, слиться:
В косяки собираются птицы,
В элеваторы льётся зерно,
И, устав проклинать и молиться,
Людям хочется быть заодно,
Чтобы спорился труд вдохновенный,
Окрыляя людские сердца
В это мире,
Вот в этой вселенной,
Расширяющейся без конца!

Звезда, звезда, холодная звезда,
К сосновым иглам ты всё ниже никнешь.
Ты на заре исчезнешь без следа
И на заре из пустоты возникнешь.

Твой дальний мир - крылатый вихрь огня,
Где ядра атомов сплавляются от жара.
Что ж ты глядишь так льдисто на меня -
Песчинку на коре земного шара?

Быть может, ты погибла в этот миг
Иль, может быть, тебя давно уж нету,
И дряхлый свет твой, как слепой старик,
На ощупь нашу узнаёт планету.

Иль в дивной мощи длится жизнь твоя?
Я - тень песчинки пред твоей судьбою,
Но тем, что вижу я, но тем, что знаю я,
Но тем, что мыслю я - я властен над тобою!

Смотрел на вас усталый Галилей
И Архимед, ниспровергавший бога.
Униженный чертогами острога,
Наполеон ловил ваш тусклый свет.
	
Уже ушли в предание давно
Творцы коранов, псалтырей и библий.
Народы гибли. Государства гибли.
А вас, как в старину, полным-полно.
	
Светили вы холопу и царю.
Над жизнью улыбались и над прахом,
А я на вас без робости и страха,
А я на вас без зависти смотрю.

В сравненьи с вашим короток мой век,
Но я могу любить и ненавидеть,
Могу вас видеть и могу не видеть.
Я не звезда,
Я больше -
Человек!

Когда луна
Встаёт над морем,
Покачивая головой,
Вселенная, о чем мы спорим?
Я вслушиваюсь в голос твой.

Всегда изменчивая, вечно
Горящая в ином огне:
- Я безгранична, но конечна! -
С угрозою твердишь ты мне.

Но всё же знаю я отлично:
Раскинутая надо мной,
Конечна ты, но безгранична,
И в этом смысл совсем иной.

...Луна плыла, волна дробилась,
И под приморским фонарём
Вселенная со мной склонилась
Над философским словарём.

Наматывай 
Спирали бесконечности,
Лети, Земля!
Жрецы твои вчера
Народ пугали 
Баснями о нечисти -
Сегодня в моде
Чёрная дыра.

Не обмирай, 
Вселенная, заранее!
Покуда есть
Россия и Москва,
Бесперспективны
Дьявола старания,
Напрасны козни
Антивещества.

Бьётся белый буран, будто шторм в берега,
Разбиваясь о купол с налёта -
Две недели над башней бушует пурга,
Две недели подряд непогода.

Монотонно барограф качает перо,
А давление - книзу и книзу,
И не хочется спать, и читать тяжело,
До чертей надоел телевизор.

И молчит инженер, будто он виноват,
Что закрыты все стороны света,
И что сверху - которые сутки подряд
Ничего, кроме колкого снега.

И, казалось, метель - до последнего дня,
И погоды вовек не дождаться.
Но ...открылась звезда. Поначалу одна,
А затем - все небесное братство.

И от радости хочется петь и плясать,
Позабыты погодные беды:
- Вижу небо, ребята, пора наблюдать!
Оператор, вези в Андромеду!

	1.

Заснеженно - в Бюракане.

В заснеженном Бюракане 
за белыми облаками 
присматривал - за богами? -
прославленный астроном, 
а звёзды впотьмах моргали, 
как кадры фата-морганы, 
и пахло тайной и сном.

Библейские небосводы, 
под коими твердь и воды, 
туман и овечья шерсть... 
И чудо земной свободы - 
что выше в сём мире есть?

Пусть горько смеются боги, 
что наша судьба - тщета, 
но сызнова над дорогой 
с звездой говорит звезда.

Космические истории 
о дебрях добра и зла... 
Застыли обсерватории, 
и замерли купола.

В Армении утром рано 
превыше пастушьих троп 
кричали миры с экрана, 
разъятого, словно рана: 
се - радиотелескоп, 
раскинув паучьи сети,
высасывает на рассвете
сквозь низкие облака, 
сквозь сумрачные пространства - 
пронзительно и пристрастно - 
события и века.

Высасывает из вечности 
трагический синий свет: 
последние ли известия 
с обуглившихся планет?

Оттуда, где тьма витала, 
ветвисто, как дерева, 
галактики разметали 
спиральные рукава, 
где плакали, горевали, 
смеялись, раскрыв глаза...

Радары - вах! - разрывали 
осенние небеса!..


...От горя и суеты 
		эпохи грозной 
отступим - и я и ты - 
		к всевышним звёздам.

Ночами покой и мир 
		планете воздан,
из блочных своих квартир
		отступим к звёздам.

Отступим на миг, на шаг,
		в ладони сжатой 
пусть вечность сочится, как
		сок из граната...

Отступим в ночной тиши
		к звездам вселенной 
и к звёздам людской души,
		вовек нетленной...

А телескопы впитывают свет 
и постигают тёмное значенье - 
и звёзд испепелённых излученье, 
и свет давно исчезнувших планет.

В недолгой командировке -
		4 дня - 
свет звёздный хмельно, неробко
		ожёг меня...

Светилась Кассиопея
		и Млечный Путь, 
и в этом была идея,
		имелась суть.

В Армении высокогорной -
		туман и мгла, 
бессонных обсерваторий
		белы купола.

Нанизаны звёздные счёты
		на вечных осях... 
Товарищи звездочёты -
		у неба в гостях!


	2.

Листайте звёздные книги,
не изданные неспроста:
здесь вечность вместилась в миге,
мгновение - во всегда.

Ищите звёздные рукописи 
среди ночной мишуры, 
с надмирных страниц аукнутся 
неведомые миры...

Сверяйте звёздные истины 
со светом своей души, 
звёзды прекрасно изданы - 
миллионные тиражи...

Рискуйте, вникая в письменность 
в звёздную, в письмена,
в которых сокрыта Истина, 
светла она, но темна...

А где же сокрыта Истина? 
Ночные её следы? 
Что выше и бескорыстнее 
дерева и звезды?

 Шепталась ночь и баюкала 
обнаженные леса. 
Скорлупкой белого купола 
нас стиснули небеса.

И, сжат скорлупою белою, 
птенец голубых снегов, 
я выдохнул только: 
"Верую!"
под Сириусом и Вегою, 
созвездием Гончих Псов.

Я выдохнул своё "верую", 
и звёздный ночной узор 
пульсировал, словно дерево, 
знакомое с давних пор...