Документ взят из кэша поисковой машины. Адрес
оригинального документа
: http://nuclphys.sinp.msu.ru/1968/Shwarzman/1_17.htm
Дата изменения: Wed Dec 25 17:16:56 2013 Дата индексирования: Fri Feb 28 02:56:54 2014 Кодировка: Windows-1251 Поисковые слова: молодые звезды |
Первый раз я приехал
в Зеленчукскую по приглашению И. Караченцева на
встречу с коллективом САО в конце 1972 года. Игорь
очень сожалел, что на встрече не смог
присутствовать один молодой ученый, который
интересовался современной музыкой, - как раз в
то время он находился на башне. Как потом
оказалось, это был Виктор Шварцман. Через два дня
и мы - Караченцевы и я - отправились на башню с
целью провести там несколько дней и покататься
на лыжах. Было второе января, грело солнце, таял
снег. Мы миновали строящийся жилой дом будущей
нижней научной площадки и 'рафик' полез в гору.
По мере подъема, несмотря на захватывающие
горные перспективы, мне становилось все хуже и
хуже, и, выходя наверху из машины, я уже едва
держался на ногах.
Вскоре у меня нашли воспаление легких
(за день до переезда на башню я побывал в Домбае и
провел холодную ночь в хижине у ледника Алибек в
своей почти концертной экипировке, чем и
воспользовалась инфекция). Несколько дней до
отъезда я оставался в постели, и с Виктором мы так
и не встретились.
Познакомились мы позже, в 1975 году, в
Буковской квартире Караченцева, куда Виктор
пришел, узнав о моем приезде (позже,
познакомившись с ним ближе, я бы сказал -
'прилетел': он был порывист в движении, но и
легок в то же время). Он оказался среднего роста
молодым человеком, большеголовым, большеротым, с
резко очерченным профилем, с быстрым пытливым
взором. Наш взаимный интерес был уже подготовлен.
Его интересовало все, что было связано с
культурой, в частности, с новой музыкой, меня -
новые идеи, касающиеся космоса. Тогда же он мне
рассказывал о том, как пытался в одиночку
встретить Новый год на вершине 'Пастуховой', о
том, что хотел бы попробовать взобраться на
портальный кран возле башни. Он сразу
приоткрылся как натура сложная, стремящаяся к
самовоспитанию, а, возможно, и к восполнению
некоторого недостатка воли - обычного следствия
'тепличного' домашнего воспитания. Возможно,
именно для этого он подвергал себя время от
времени физическим нагрузкам. Позже и мне
пришлось участвовать с ним в парном забеге (тогда
на Букове увлекались бегом): мы побежали вверх по
дороге на башню. Я добежал до восьмого километра,
и резкая боль в коленевынудила меня оставить это
занятие навсегда. Виктор был благоразумнее и
сошел раньше.
Меня восхищали горы и звезды, и я
всегда к ним стремился. Участившиеся после
первого посещения Зеленчукской пневмонии
заставили меня вспомнить старое изречение
'клин-клином' и испытать его на себе -
попробовать излечиться в горах же. Так я стал
бывать на Букове. А Виктор явился для меня столь
необходимым, особенно - тогда,
духовно-интеллектуальным магнитом. Иногда
ненадолго останавливался у него. Его дом обладал
особой атмосферой психического покоя и
интеллектуального напряжения. Он состоял из двух
отчетливо выраженных частей - как бы
интеллектуального и эмоционального миров.
Первый был сосредоточен в кабинете - спальной
Виктора, второй - в большой, 'общей' комнате.
Там я обнаружил неплохую коллекцию пластинок
классической музыки и редкое собрание поэзии.
Однако Библия и американские издания
Мандельштама находилось в кабинете, в сейфе.
Виктор и дома старался сохранять
напряженный рабочий ритм. Иногда, ближе в закату,
предлагал прогуляться и обсудить: обсуждали мы
обычно новые разнообразные культурные явления,
которых были лишены культурно-заинтересованные
ученые, покинувшие свою привычную среду ради
дикой природы и оказавшиеся духовно
обездоленными. Со временем выявилось тенденция к
культурной деградации. Наблюдая ее, Виктор
горевал: он оставался одинок. Всякая идея
домоустроения ему была чужда. Мне кажется, он
ощущал себя случайным гостем в этом мире.
Единственная ценность - это путь познания, а ему,
ищущему пути, чужды мирские соблазны и суетность
в себе. Он был исключительно деликатным,
щепетильным в вопросах нравственных, и находился
в постоянной творческой обеспокоенности. Мне
кажется, что он обладал особым талантом
провоцировать и аккумулировать интерес к разным
научным вопросам. Он мыслил широко, чему
способствовали и его разнообразные культурные
интересы. Он был светел и истинно интеллигентен.
Меня интересовали новые выразительные
возможности, нетрадиционные музыкальные
инструменты. Так появилась коллекция новых
'инструментов' и у Виктора: принесенные из лесу
небольшие, но тяжелые части трактора были
подвешены на балконе, а разгуливающая внизу
публика и соседи могли наслаждаться непривычно
звучащими ритмическими опусами (мне еще тогда не
была известна 'конструкция в металле' Джона
Кейджа, которую исполняют, ударяя молотками по
металлическим автомобильным ободам). И через
несколько лет я с удивлением обнаруживал
сохраняющиеся на том же балконе 'инстру менты':
in memoriam. А как он обрадовался, узнав, что я сочинил
пьесу 'Сверхновая 1054 г.' с посвящением И.С.
Шкловскому!
Помнится наш последний серьезный
разговор в Букове примерно 82 года - помнится,
вероятно, оттого, что тема его касалась моих
недавних переживаний: Виктор признался, что его
стала раздражать современная музыка (он имел в
виду авангард, который так же, как модерн начала
века, при всей широте проявлений имел
определенную мировоззренческую общность), а связи
с чем упомянул имя Шнитке, сочинения которого
начали становиться широко доступными публике.
Виктор, мне показалось, был обеспокоен, ему не
хватало в культуре духовной глубины, он в ней
нуждался и не всегда был удовлетворен. Его
невозможно было, как иных людей 'технического'
направления, напитать лишь сообщениями
технически-описательного, регистрирующего
характера: он жаждал величия духа. А величие духа
проявляется в величии творения: наше им
восхищение не говорит ли о нашей духовной жажде?
Как-то на Озерном перевале, в лучах восходящего
солнца наблюдая противоположный склон Марухской
долины и высящийся за ним массив Домбая, Виктор,
восхищенный, восклицал 'Как здорово!
Потрясающе!' В его характере и мировоззрении
видна сильная гуманитарная черта, сблизившая
нас.
В тот раз мы говорили о кризисе
авангардного мышления с его культом крайнего
индивидуализма, при отсутствии высоких духовных
стремлений превращающего серьезную миссию в
лучшем случае - в игру, в худшем - в насилие. О
том, что нужна устойчивая религиозная основа для
любой деятельности - культурной или научной. Я
очень хорошо понимал Виктора. Раньше вызывавшая
некоторый технологический интерес музыка моих
старших коллег не удовлетворяла меня. В 78 году я
пережил род кризиса восприятия новой советской
музыки, ставшей модной несколькими годами
позднее. Мои собственные интересы и цели
становились все яснее и находились в другой
части музыкальной галактики, хотя от стороннего
наблюдателя это могло быть скрыто.
Однако Виктор не был сторонним, он был
очень заинтересованным слушателем. С моими
вещами был знаком, в основном, по записям. К
сожалению, самые важные появились позже и до него
не дошли. Лишь однажды он присутствовал на
'живом' исполнении. Это было в Москве в парке
'Сокольники' летом 80-го года - в рамках
культурной программы Олимпиады Московский
симфонический оркестр под управлением Вероники
Дударовой исполнял на открытой эстраде первую
версию моей симфонии 'Путь к Олимпу' (никакого
отношения не имеющей к этому спортивному
предприятию). Окруженные липами присевшие
отдохнуть редкие посетители - старушки, дети,
солдаты - и группа поклонников приятелей (что
видно на долго сохранявшейся фотографии - найти
бы!), представители радио из Кельна. Лениво шумела
листва, пели птицы, доносились обрывки
развлекательной музыки из громкоговорителей -
на этом фоне моя драматическая симфония, конечно,
предстала почти садовой музыкой. Для оркестра,
однако, это было репетицией перед выступлением
на фестивале современной музыки 'Варшавская
осень' в сентябре того же года.
В году 83 или 84 мы неожиданно
встретились в Дилижане, в доме композиторов. Было
начало мая, когда собралась какая-то всесоюзная
научная конференция. У Виктора было
сообщение. Иногда он забегал к нам полакомиться
кое-какой домашней снедью. Культурная программа
конференции включала поездки по окрестностям.
Виктор сомневался в их целесообразности, но, зная
его эмоциональную отзывчивость и неравнодушие к
красоте, я уговорил его ехать и поехал сам.
Я всегда себя по-особому чувствую в
таких местах, как Агарцин. Вечность - это
состояние души. В уединенных монастырях, в тиши
среди гор ощущение вечности особенно
пронзительно. Поэтому в Агарцине хорошо бывать
одному. А Гошаванк находится в центре деревни -
весьма людное место. Выше - над деревней -
памятник основателю монастыря Мхитару Гошу,
поставленный колхозом. На 'колокольню' Виктор
взбирался по частично обвалившимся наружным
ступеням. Потрясенный красотой средневековых
построек и пейзажем, виднеющимся в прорези узких
окон сверху, он, взволнованный, повторял
'Здорово, очень здорово! Ты был прав! Спасибо
тебе за это!'
Cамый, возможно, духовно ценный тип
общения - такой, при котором при отсутствии
непосредственного частого контакта существует
постоянная мысленная и эмоциональная связь. Мы
не так часто встречались с Виктором и обменялись
всего несколькими письмами, но каждая встреча
была непрерывным продолжением предыдущей. Для
меня эта связь продолжает существовать. Как-то
осенью мы возвращались из Гагры и неожиданно в
очереди на такси оказались рядом с Л. Снежко,
который прилетел из Минвод и сообщил, что Виктора
нет. Я не поверил, смысл его слов - невозможен.
Будучи два года назад проездом на Буково, я не
пошел даже на его могилу: не хочу верить, что его
нет. Он есть!
Поскольку впечатления и переживания
внешней жизни являются существенным элементом
содержания музыкального произведения, Виктор
несомненно присутствует и в моих сочинениях,
включая 'Реквием', посвященный мученикам
многострадальной России. Я не хотел посвящать
ему сочинений (если не считать короткой шуточной
пьесы), но если мне дано будет осознать, что его
нет, я обязательно напишу специальное
произведение, посвященное его памяти.